Месть еврея - Вера Крыжановская

— Откуда же ты знаешь все эти подробности! Офи­циально ничего не было известно об этой помолвке.

— Конечно. Тут нечем было похвастаться. Но я имею эти сведения из верных источников. Отец мой знает од­ного делового человека, который сам продал векселя графа Маркоша главному поверенному банкирского дома Мейера, собиравшему их повсюду. Кроме того, жена это­го еврея держит модный магазин, а одна из ее мастериц много лет работает на мою мать и моих сестер. Эта де­вушка знает все подробности и рассказывала нам о по­сещениях Мейера, о его предполагаемом крещении и по­кушении на самоубийство, которое вызвано было помолв­кой князя и княгини. И мне было очень забавно видеть красавицу княгиню, танцующую со своим отставным же­нихом; она казалась очень взволнованной. Как знать, быть может он ей и нравился? Он очень красив!

— Вот какая история! Однако, слышишь, заиграла музыка, пора идти отыскивать наших дам.

Рауль жадно слушал и бесился. Когда шаги этих двух болтунов стали удаляться, он взглянул им вслед. Один из них был пехотный офицер, другой штатский и со­вершенно ему незнакомый. Взволнованный, князь снова опустился в кресло, и горькое сомнение охватило его душу.

— Так вот тот человек, которому была обещана Ва­лерия. Он, бесспорно, красив, в его наружности и ма­нерах нет ничего, выдающего его происхождение. Что, если он действительно ей нравился? — с подозрительной ревностью Рауль стал припоминать и разбирать все не­постижимые случайности, которые происходили после его помолвки: странная грусть Валерии, ее внезапный отъезд в Неаполь, расстройство нервов, продолжающе­еся до сих пор, и ее болезнь в день свадьбы. Кровь бро­силась ему в голову: ужели он был обманут и ему пред­почли... еврея? Затем он вспомнил доброту Валерии, любовь, которую она ему выказывала, ее чистый свет­лый взгляд, и отбросил всякую мысль об измене. Тог­да злоба его обратилась на Самуила и Кирхберга; на первого за то, что втерся в общество, которого был не­достоин, а на второго за то, что он осмелился предста­вить его жене такого кавалера.

— Вот что выходит, когда человек изменяет своим правилам,— проворчал он вставая.— Если бы я не повел Валерию сюда, где всегда рискуешь столкнуться с ка­кой-нибудь дрянью, то не было бы повода к этим ядо­витым сплетням.

Взбешенный Рауль стал искать хозяина дома, он хо­тел попросить его быть более разборчивым, представляя Валерии танцующую молодежь.

Найдя барона, он сказал ему, что желает с ним по­говорить, и для большего удобства вошел с ним в зимний сад. Остановились они у группы деревьев, не подозре­вая, что по другую сторону все еще сидел Самуил, и что, таким образом, разговор их мог быть услышан.

— Что с вами, князь? Вы, кажется, очень взволно­ваны,— спросил барон, немного удивленный таинствен­ностью беседы.

— А вот что, мой милый барон. Только что я узнал, кто тот человек, которого вы мне представили под име­нем барона Вельдена, и должен был выслушать, как мои знакомые выражали справедливое удивление, что он танцевал с княгиней. Я не оспариваю ваших взглядов, но не могу отказаться от тех, в которых был воспитан; я мирюсь с тем, что в вашем доме рискую встретить евреев, но прошу вас не подводить их к моей жене. Я чувствую непобедимую антипатию к этим ростовщикам, которые по­купают себе дворянские титулы, чтобы унижать их.

Барон чувствовал себя крайне неловко, но оправ­даться не успел, так как его смутило еще более неожи­данное появление из-за деревьев бледного, как полот­но, Самуила, который встал перед Раулем.

— Я не ростовщик, князь,— сказал он дрогнувшим голосом.— Вы дадите мне удовлетворение за это оскорб­ление. Представляю вам выбор оружия.

Рауль смерил его насмешливым взглядом; обычное спокойствие, казалось, возвратилось к нему, и красивая голова гордо откинулась.

— Крайне сожалею, господин Мейер, что не могу дать вам удовлетворение,— холодно ответил он, отчека­нивая каждое слово.— Я могу драться только с равным мне, то есть благородным по рождению. То, что я ска­зал, не может вас оскорбить: вы — израильтянин, а мне­ние об этом народе давно установлено. Я знал одного еврея, который, полюбя девушку, спекулировал на ра­зорении ее родных и, собрав в свои руки все их долго­вые обязательства, заставил несчастную выбрать одно из двух: его или бесчестие ее родных. Подобный поступок ху­же ростовщичества, по мнению каждого честного человека.

Еще раз смерив Самуила взглядом холодного презре­ния, князь повернулся и ушел. Бледное лицо Самуила вспыхнуло, и он пошатнулся.

— Успокойся, друг мой,— говорил барон, сжимая ему руку.— Я его образумлю и обещаю вам устроить это дело. Я не потерплю, чтобы в моем доме оскорбляли кого-либо из моих гостей.

— Мне тоже очень жаль, что оскорбление было на­несено в вашем гостеприимном доме,— ответил Самуил, стараясь овладеть собой,— но ваши родные оправдали бы князя. Довольно и этого бесславия, а теперь я сам не хочу драться с ним. Только позвольте мне удалиться, так как вы понимаете, что я не в силах более оставаться на балу.

Взбешенный и огорченный барон проводил его до прихожей, решив в душе загладить это неприятное стол­кновение доказать Самуилу, какое уважение он ему вну­шает.

Трудно выразить в каком ужасном настроении вер­нулся домой Самуил. Бешенство, отчаяние, оскорблен­ное самолюбие и жажда мщения бушевали в нем. Он всю ночь проворочался в постели и лишь к утру тяжелый, лихорадочный сон успокоил его возбужденные нервы.

Через несколько дней Самуил, видимо, оправился, но в сердце его вспыхнула такая дикая ненависть к Рау­лю, что порой она захватывала даже Валерию. Он готов был пожертвовать жизнью, чтобы отомстить своему за­клятому врагу, который отнял у него любимую женщину, назвал его ростовщиком, презрительно отнесся к нему и отказался дать удовлетворение за все оскорбления. Эта мысль о мести не покидала его ни на минуту, тем более, что привести в исполнение его желание было очень труд­но. Целыми часами ходил он взад и вперед по кабинету, ломая себе голову, чтобы найти средство поразить в са­мое сердце человека, который казался неуязвимым под тройной броней, созданной ему его высоким положением, солидным состоянием и замкнутой жизнью.

Самуил худел и бледнел под гнетом навязчивой мыс­ли, порой он терял надежду удовлетворить свое затаен­ное желание, а затем с новым упорством искал средство достигнуть цели.

Понятно, что в таком состоянии он холодно принял известие о том, что Руфь готовится стать матерью. Тем не менее это обстоятельство послужило поводом к неко­торому сближению между супругами. Самуил счел сво­ей обязанностью обласкать жену и сказать ей несколь­ко слов утешения, вследствие чего бедная Руфь, набо­левшее сердце которой жаждало примирения, нарушила свой обет молчания, и отношения между супругами ста­ли менее натянутыми.

Однажды отец фон-Роте, согласно данному обещанию посетивший своего друга, спросил его, уходя:

— Вы нездоровы, барон? Я сейчас встретился с док­тором, выходившим от вас.