История одного замужества - Валерия Вербинина

И он удалился, оставив, как и все писатели, последнее слово за собой.

– В сущности, у нас нет никаких доказательств того, что Ергольский сказал нам правду насчет своего текста, – заметил Игнатов, когда они с баронессой Корф возвращались обратно в «Кувшинки». – Он мог представить нам главы, которые написал позавчера или даже сегодня, чтобы обеспечить себе видимость алиби, потому что установить точное время написания каждой главы невозможно.

– Совершенно с вами согласна, – отозвалась его собеседница.

– И Панову он вполне мог убить. О том, что и как она ему сказала, мы знаем только с его слов. Если она все же угрожала ему…

– Револьвер, – нетерпеливо напомнила Амалия. – Откуда он взял револьвер? И зачем так откровенно, при всех, описал, как ее будут убивать? Нет, я вполне допускаю, что Евгения Викторовна была не слишком умна – из ее действий вроде бы напрашивается такой вывод, – но если бы она решилась на шантаж, она должна была все же насторожиться, когда Матвей Ильич расписывал при всех свои фантазии. Однако вы же сами сказали, что ее лицо и поза, когда вы ее нашли, были совершенно спокойны, она явно не опасалась своего убийцы…

– А если мы с вами не правы? – быстро спросил Иван Иванович. – Оружие-то женское, но разве в окружении Матвея Ильича нет женщины, которая рискнула бы всем, узнав, что ему грозит опасность?

– Вы об Антонине Григорьевне?

– Да. В конце концов, что нам о ней известно? Милая хозяйственная женщина, очень сдержанная, всегда молчаливая… Кстати, вы знаете, что она жила у своих теток, которые попрекали ее каждой копейкой, и что когда Ергольский женился на ней, она была бесприданницей?

– Местные сплетни не обошли меня стороной, – с иронией ответила Амалия. – Да, история женитьбы Матвея Ильича мне хорошо известна.

– Она всем ему обязана и души в нем не чает, – продолжал следователь. – Что, если мы ищем не там? Что, если это она убила Панову, когда поняла, какая опасность угрожает мужу?

– Я думаю, что, если мы установим, откуда взялся револьвер, многое станет ясным, – отозвалась Амалия. – Пока, как вы сами видите, со всеми нашими версиями что-то не так, хоть одна деталь да не вписывается в общую картину… Но вы, безусловно, правы в том, что некоторые женщины ради своего мужчины готовы пойти на многое, поэтому Антонину Григорьевну ни в коем случае не следует выпускать из виду.

Пока наши сыщики делились своими соображениями, в усадьбе Ергольского та, кого они решили не выпускать из виду, рассеянно подняла крышку инструмента, провела пальцами вдоль клавиш, не нажимая на них, и о чем-то задумалась. Неожиданно выражение ее лица изменилось, она вздрогнула и обернулась. Позади нее, заложив большие пальцы рук в жилетные карманы, стоял Чаев.

– Георгий Антонович! – вырвалось у Ергольской. – Как вы меня напугали!

– Простите, ради бога, – сказал журналист с преувеличенным смирением, пытливо глядя ей в лицо. – Каюсь, каюсь… Похоже, наш следователь решил всерьез за Матвея-то приняться, а? В самом деле: посади такую известную фигуру, и карьера обеспечена…

– Не надо так говорить, – с неудовольствием промолвила Антонина Григорьевна, опуская крышку рояля.

– Значит, вы тоже слышали, о чем они говорили, – удовлетворенно констатировал Чаев, подходя ближе. – Не стану скрывать, я ожидал чего-то подобного. То-то мне показалось странным, с какой поспешностью он бросил тогда университет…

– А вы, значит, рады, да? – сердито спросила его собеседница.

– Да, рад, – серьезно ответил журналист. – Потому что вы наконец увидели его истинное лицо, Антонина. И это лицо труса, не исключено, что и убийцы…

– Матвей никого не убивал!

– Ой ли? Глупая актриса приехала в глушь, чтобы выжать из известного писателя пьесу, которая имела бы анафемский успех. В качестве главного довода она запаслась компрометирующей фотографией, но переоценила свои силы. Черт возьми, если бы мне изложили такую историю, я бы даже колебаться не стал! Конечно, он у них теперь первый подозреваемый…

– Вы так говорите, потому что вы его ненавидите, Георгий Антонович! – крикнула Ергольская, выведенная из себя. – И всегда ненавидели!

– Да, ненавидел, – подтвердил Чаев, подходя еще ближе. – Но не потому, что он лилипут от литературы, раздувающий щеки и строящий из себя писателя, и не потому, что у него все хорошо и деньги за его никчемные романчики текут к нему рекой, а совсем по иной причине. Зачем, зачем он встрял между нами, Антонина? Ведь этого не должно было случиться, понимаешь, не должно!

– Перестаньте, Георгий Антонович, – пробормотала Антонина Григорьевна, косясь на дверь. – Нет никакого смысла говорить об этом сейчас.

– Нет, только об этом можно и нужно говорить, – возразил Чаев. Его глаза лихорадочно блестели, губы кривились в нервной усмешке, которая совсем ему не шла. – И это ведь я, я познакомил вас тогда! Мне даже в голову не могло прийти…

Антонина Григорьевна распрямилась. Куда девалась серая, молчаливая и многим наверняка казавшаяся незначительной безвестная спутница известного писателя? Теперь у нее была осанка королевы, а глаза метали молнии.

– Почему? – высокомерно осведомилась она. – Потому что вы предназначали меня только для себя? Я все равно не стала бы вашей, Георгий Антонович…

– Стала бы, если не этот глупец с его предложением руки и сердца!

– Вы, очевидно, считаете, что если вы сто раз повторите женщине одно и то же, на сто первый раз она сдастся и ответит «да», просто потому, что ей наскучит говорить «нет», – язвительно парировала Антонина Григорьевна, и какие-то совсем незнакомые нотки зазвенели в ее голосе. – Но если я говорю «нет», это значит нет. И покончим на этом!

– Почему? – умоляюще спросил Чаев, взяв ее за руку. Антонина Григорьевна попыталась освободиться, но журналист сжал ее руку еще сильнее. – Нет, я просто хочу понять: почему? Что такого есть у него, чего нет у меня?

– Боюсь, вам этого не суждено понять, – презрительно бросила Ергольская. – Порядочность.

– Хороша порядочность! Тип, который дружил с террористами…

– Зря я пустила вас в наш дом, – устало проговорила Антонина Григорьевна. Ее плечи поникли. – Надо было давно мне открыть ему глаза, чтобы он понял, чего вы стоите.

– Ты бы этого не сделала, – сказал Чаев, волнуясь. – Ведь не сделала бы, признайся? Ты, как все женщины, которые сделали неправильный выбор, но ни за что в нем не признаются, особенно если это касается мужчины. Тебе было тяжело в семье, и Ергольский предложил тебе выход, не потому, что любил тебя, а просто потому, что ему нужна была секретарша, служанка и любовница в одном лице. – Антонина Григорьевна все-таки выдернула руку и с размаху дала Чаеву пощечину, но он даже не шелохнулся и не переменился в лице. – Тоня, ну открой же наконец глаза! Он эгоист, для которого ничто на свете не существует, кроме его никчемных книжек! Когда случилась история с Пановой, он, конечно, был в ужасе, но уверяю тебя, он уже сейчас вовсю обдумывает, как бы поэффектнее развернуть этот сюжет в следующем романе… А на людей ему наплевать! Они для него только материал, который он волен использовать как ему заблагорассудится, он коллекционирует человеческие судьбы, как какой-нибудь ученый – своих бабочек… Ты никогда не думала, почему у него нет друзей, кроме меня? И то – я общаюсь с ним совсем не ради него, ты же знаешь…