Если ты найдешь это письмо? Как я обрела смысл жизни, написав сотни писем незнакомым людям - Ханна Бренчер

– Нет, – сказала я. Я видела, как расслабились ее плечи, когда прозвучало это слово. – Не общаюсь. И не общалась. Я просто не могу к этому вернуться. Я оказываюсь на грани желания сказать ему что-нибудь, когда вижу в городе какую-нибудь ерунду, которая напоминает мне о нем, но даже не знаю, ответил бы он или нет.

– Думаю, ответил бы. Но не уверена, что это было бы хорошо.

– Не было бы. Теперь я это понимаю. Мне вообще не следовало все это начинать. Это должно было закончиться, не начавшись.

– Да, но это для всех была нелегкая ситуация, – сказала она. – Ты не могла знать, что все так сложится.

– Ясное дело. Однако это заставляет задуматься, почему вообще что-то случается. Понимаешь? Типа, зачем нам вообще нужно знакомиться с людьми, если мы знаем, что они не останутся в нашей жизни?

– А я порой жалею, что невозможно знать, какой цели такой человек служил, – подхватила она. – Думаю об этом все время: почему некоторые люди входят в нашу жизнь – и мы никак не можем от них избавиться, и почему другие люди уходят.

Мы некоторое время сидели неподвижно, не говоря ни слова. Она – единственный человек в мире, который умеет понимать меня лучше, когда я вообще ничего не говорю.

– Я в последнее время много об этом думаю. Как это на самом деле выглядит, – сказала я ей.

– И что ты об этом думаешь?

– Не знаю. Пытаюсь понять, существует ли такое на самом деле – можно ли захлопнуть за собой дверь навсегда.

– Финал, – кивнула она.

Всякий раз как я слышу слово «финал», мой разум возвращается ко мне-восьмикласснице, которая вместе с лучшими подружками устраивала то, что мы называли между собой «финальными церемониями». Представь себе компанию девочек-подростков с полными металлической проволоки ртами, бешено раскручивающих в воздухе молотки, круша медальоны, браслетики и голосовые устройства плюшевых мишек с приглушенными гнусавыми «я тебя люблю» на выдохе. Это были мы. Мы думали, что, если очень постараемся, сможем сделать этот финал осязаемым. Все равно что хлопнуть дверью и уйти навсегда. Мы сжигали любовные записки. Мы вопили и немножко сквернословили, ощущая свою силу, когда запретные слова срывались с наших уст, точно бомбы. А потом, обессилевшие от криков и ярости, мы просто ложились и плакали под звездами, пока баллады Селены и ночная радиопрограмма «Песни любви по вечерам с Дилайлой» сочились из колонок. Мы не пытались давать ответы, которых у нас не было. Мы не вели себя так, будто разбитое сердце – это старье в наших книжках. Оно им и не было. Мы просто признавали, что чувствуем, будто из мира высосан весь кислород, а потом обнимали друг друга.

– Я удалила его номер, – сказала я Селии. – Думала, это на что-то повлияет, но на самом деле не повлияло. Я все равно о нем думаю. Жаль, что мне хочется позвонить ему всякий раз, когда случается что-нибудь хорошее.

– Удаление номера мало чем может помочь, если продолжаешь надеяться, что кое-кто позвонит, – заметила она.

– Лиз Гилберт пишет в своих мемуарах, что, когда думаешь о человеке, от которого пытаешься избавиться, следует послать ему массу света и любви, а потом отпустить.

– Ты пробовала?

– Ага, только сдается мне, что я и так уже отдала ему слишком много своего света и любви, – рассмеялась я. Я подумала о Райане – переполненном слишком большим количеством света и любви, чтобы с ним могли справиться его легкие, – и представила, как он улыбается. У него была великолепная улыбка. Я попыталась – на одно мгновение – признать истину: если что-то ломается или попадает к тебе уже сломанным, это не всегда означает, что тебе следует вызваться в добровольные починщики.

– Это вроде как помогло унять боль, – продолжала я. – Да, мне грустно. Да, я думала, что будет иная концовка. Но это напоминает мне, что я всегда желала ему только лучшего. Даже когда написала ему письмо в день нашего прощания, оно было сплошным пожеланием найти свое счастье. Набраться мужества и сделать это самостоятельно.

– Ты тоже заслуживаешь такого счастья, – сказала Селия.

Когда она это произнесла, повисла неловкая пауза.

– Я знаю, – сказала я.

Сидя рядом со своей лучшей подругой, соприкасаясь с ней плечами, но ничего не говоря, я вспомнила тот вечер, когда Райан стоял у окна, выходящего на ночной кампус.

– Я хочу знать, как повернется твоя история, – сказал он. Из-за него я почувствовала себя персонажем «Лета наших надежд»,[25] с удивлением обнаружившим, что он стоит не на той стороне бухты. В то время я сделала бы все что угодно, только бы прожить ради него хорошую историю. Историю, в конце которой он выбирает меня.

Но вот она, история. Все ее подробности разворачивались вокруг меня. И она не имела ничего общего с избранностью или неизбранностью. Он не писал для меня писем. Он не бросал ради меня вызов одиночеству. И эту истину мне нужно было проглотить: люди не проживают твою жизнь за тебя; делать это предстоит тебе. Ты должна быть той, кто погружается достаточно глубоко и шепчет слова, которые люди не всегда могут сказать за тебя, – неважно, полностью ты в них веришь или нет: «Я выбираю тебя. Я выбираю тебя».

* * *

– А теперь – за этот год и Нью-Йорк, – сказала Селия, нарушая молчание и поднимая белую картонную чашечку, точно произнося тост.

– За Нью-Йорк! – подхватила я, салютуя своей чашкой. – И за мозоли, и за двести семь любовных писем в почте!

– Правда? – она развернулась ко мне. – Так много?

– Так много, – подтвердила я. – Я бросила последние пару десятков в почтовый ящик как раз перед тем, как ты приехала. Собираюсь сделать перерыв на каникулы, но думаю потом продолжить. Я просто хотела сказать, что я справилась с ними всеми. Я хотела, чтобы нам было что отпраздновать. – Помолчала и добавила: – Не могу поверить, что довела это дело до точки.

– Как думаешь, чему это все тебя научило?

Этот вопрос застал меня врасплох, хоть я не знаю точно почему. Это как раз в духе Селии – спрашивать о таких вещах. Селия – этакое живое постоянное напоминание о том, что мы никогда не перестаем учиться, где бы ни оказались.

Ничто внутри меня ни разу не замерло, пытаясь понять, что вся эта писанина может значить для меня в эту пору моей жизни. Я была так сосредоточена на том, чтобы закончить с письмами, что не особенно и задумывалась, чему же это я учусь.

Однако мне было что сказать – и много. Я сама удивилась, обнаружив, что способна написать столько писем. Я и представления не имела, сколько горя существует в мире. Его оказалось так много, что возникал соблазн основать клуб или, по крайней мере, ознакомительный курс для новичков в области ощущения «разбит вдребезги». В мире, который дарит нам гениальные смартфоны и навигаторы, пора уже создать сообщество для тех, кому нужно просто услышать, после того как их сердце вычерпано до дна: «Привет, вот ты и здесь. Ты прибыл. Не стыдись. Ты начинаешь долгое путешествие обратно к цельности. Все станет лучше. Обещаю. Ты не один, малыш. Ты не один».