Защита поручена Ульянову - Вениамин Константинович Шалагинов

А над толпами, над купами старых деревьев - все-объясняющее голубое полотнище: «Праздник улицы Ленинской».

Праздник улицы.

Бывший дом судебного чиновника Розенфельда, бывший дом купца Рытикова, бывшее здание церковноприходской школы. Все дома на этом перекрестке - бывшие.

Но они живут в настоящем и настоящее живет в них.

При купцах и помещиках торговое заведение Рытикова «увековечило» себя всероссийской премьерой: осенью 1894 года, как только было обнародовано монаршее Положение о казенной продаже пития, тут была продана первая на Руси бутылка казенной водки. Купил ее и картинно попотчевался сам Рытиков, а продал именитейший его приказчик, подполковник в отставке Николай Конищев. Чтя того и другого, торговая Самара живописала в те дни это событие в пасторальных тонах.

На Сокольничьей - прежнее название улицы - та же торговая Самара понаставила тогда немалое число кабаков, казенок, красных фонарей, номеров и ночлежек.

Ленинская революция, разрушающая и созидающая, беспощадно повымела трущобный хлам прошлого. В «бывшие дома» вошло новое. Преображенная Соколь-ничья побежала дальше, клены на перекрестке поднялись, с удивлением заглядывая в окна вторых этажей. Чудом на Волге стала захолустная Самара.

Голос, мощно усиленный микрофоном, называет цифры: было - и стало. Стало больше школ, учащихся, педагогов, врачей, жилья… По отдельным статьям экономики новая - Ленинская - улица и новый - Ленинский - район превосходят прежнюю - Сокольничью - улицу и 3-ю часть прошловековой Самары в десять, двадцать и даже в пятьсот раз.

Все говорит об этом впечатляющем превосходстве - и прибыль, и убыль, и «стало», и «не стало». Бесплатной стала помощь в больницах, дружбой стала былая неприязнь «племен и рас», не стало голодных и нищих, чумы и холеры, рабочих рук без работы…

Этого хотел Ленин.

Это он вынашивал, претворяя в жизнь.

Снова хочу невозможного: побыть, постоять за чертой настоящего, только теперь уже не в прошлом, а в будущем. Через полвека, через век, вот тут, у окна, у которого он думал, отрываясь от книг, рисуя перед собой то, что стало теперь нашей жизнью.

Вечером на Волге кричат пароходы. По песчаной осыпи спускаюсь к самой воде и, глядя на огни, на воду, долго стою и думаю. Напрасно я искал августовский день, в который Ленин покинул Самару. Он не уезжал отсюда, он и сейчас здесь. Тут он работал, тут он работает. Впрочем, так же, как и в любом другом месте, если даже там он никогда и не был.

ПОГОНЯ ЗА ПРОШЛЫМ

1

Уголовный случай произошел 22 февраля 1892 года. Снег падал в тот день торопливо, крупными хлопьями, и потому злоумышленник, тайно проникший в «жилое обитаемое помещение» коллежского регистратора Васильева, не оставил снаружи никаких следов. Сбив запоры, он потоптался в сенцах, и, пройдя на кухню, стал искать хлебницу. Нашел. Рассовал по карманам три горбушки хлеба, снял с ухвата еще сырой после стирки пятериковый мешок и уже совсем было направился к выходу, да услышал в глубине дома встревоженный собачий лай. Вернулся. Толкнул одну дверь, другую и оказался в гостиной. Голая комнатная собачонка, скуля и тараща оловянные глазки, забилась под кресло. Пришелец глянул на свисавший с подлокотника зеленый форменный сюртук коллежского регистратора, помешкал, что-то прикидывая, стянул с себя подбитый фетрой ветхий полукафтан, облачился в сюртук барина и, натянув поверх свою домодельную дерюжку, выбрался на улицу. В сенцах он прихватил длиннополый латаный пиджачишко, в котором хозяин по обыкновению прогуливал собаку за сараем, сбыл его на толчке и уже через час сидел за столом в кухмистерской Шус-тёрмана, кусал от горбатого хлебца и хлебал ложкой из миски.

Это был первый сытый день в последние два года жизни Бамбурова.

Наутро его видели с протянутой рукой.

- Подайте хлебушка, если вашей милости будет…

Но те, у кого была милость, не имели хлебушка, а у кого был хлебушек, не было милости, и потому пятериковый мешок оставался пустым и день, и два…

На работу Бамбурова никто не брал.

С отчаяния он продал мешок.

С того же отчаяния отстегивал красными опухшими пальцами крючки полукафтана, показывая барышникам баринов сюртук, но те, углядев герб Самары на желтых казенных пуговицах, шарахались прочь, не предлагая за сюртук никакой цены.

И тогда…

Приведу несколько документов.

Показания полицейского служителя 2-й части города Самары Арсеньева Василия Арсентьевича, отобранные у него старшим кандидатом на судебные должности М. Позерном тотчас же после события икс:

«Я наблюдал на толчке, не будет ли кто продавать бордовую рубашку, каковая была украдена у калаш-ника. Я заметил раз, что какой-то обтрепанный человек продает рубашку, спросил его, откуда у него эта рубашка, он сказал, что купил ее за сорок копеек и продает за ненадобностью. Я вскричал калашни-ка…»92.

Оборот 10-го листа - признания Бамбурова, помеченные 4 марта 1892 года:

«На кражи (сначала у коллежского регистратора, потом у калашника. - В. Ш.) я решился по неимению средств к жизни, а на работу меня не принимали».

Одна из первых бумаг в папке, носящая имя криминального портрета:

«Степень имущественного обеспечения? (вопрос Бам-бурову. - В. Ш.) На месте родины, а равно и при себе никакого имущества не имею.

Занятие и ремесло? Чернорабочий.

Постоянное место жительства? Постоянное место жительства имею в своем селе, а с осени 1891 года нахожусь в г. Самаре» [93].

Запись в протоколе (журнале) Самарского окружного суда, начавшего разбор дела Бамбурова 5 июня 1892 года в 13 часов пополудни:

«Защитником подсудимого явился избранный им помощник присяжного поверенного Ульянов» [94].

Заканчивая следствие, Позерн разъяснил Бамбурову, какие именно преступления числит за ним богиня правосудия, и, придвинув к себе кожаный томище сводов российских, вычитал из него юридическое правило под номером 1647. От щедрот царских мужику отпускалась «ссылка на житье в губернии Томскую или Тобольскую с заключением на время от двух до трех лет и с воспрещением выезда в другие сибирские губернии в продолжение определенного времени от восьми до десяти лет; или работы в исправительных арестантских отделениях на время от трех до трех с половиной лет».

Юридическое правило звучало зловеще, но Бамбуров знал и другое правило: защиты Ульянова победны.

Бамбуров мечтал о свободе.

Того же хотел для него и потерпевший.

Застенчивый, почти робкий, он то и дело выправлял и подпушивал свою енотовую бороду, отчетливо разделенную на две части свежим пробривом на подбородке; неуверенно клал руку на серебряный оклад Евангелия, повторяя за священником слова обещания говорить только правду, и говорил ее,