Энглби - Себастьян Фолкс

Как-то в одночасье ушла мода на клеши, державшаяся несколько лет. Штаны снова стали носить узкие, — хоть джинсы, хоть вельвет в мелкий рубчик, лишь бы дудочки. Теперь ходить в клешах было все равно что признаться, что фанатеешь от Barclay James Harvest или Moody Blues.

Как-то на концерте Грэма Паркера я увидел девушку, которая тоже пришла одна. Стояла со стаканом в руке. Не скакала, даже не притопывала, только слегка водила мыском туфли туда-сюда по земле в такт музыке. Лет двадцати семи, темные волосы до плеч, огромные карие глаза, а в них обреченное веселье. Мне стало интересно, что она испытывает. Отрыв, но не до конца, расслабление, но под контролем? Одета она была не так, как другие женщины. Черные шерстяные брюки, черный удлиненный жакет, белая футболка с глубоким вырезом, на шее колье из серебряных цепочек.

Я взял себе еще стакан и подошел ближе, чтобы лучше разглядеть эту строгую.

Последней была Hold Back the Night. Паркер — тощий, с крысиной мордочкой, в майке без рукавов — даже признаваясь в любви, пел в обычной своей агрессивной манере: «Hold back the night, / Turn on the light / Don’t wanna dream about you, baby!»[32], — яростно выплевывал он в микрофон. В «Нью мьюзикл экпресс» писали, будто он когда-то работал заправщиком на бензоколонке в Кемберли, это не так далеко от Рединга. Будь у меня в ту пору «Моррис-1100», ГП мог бы и меня заправить.

Девушка в черном не спеша прошла к выходу и направилась к Фулем-Пэлас-роуд. Делать мне было нечего, и я пошел следом, держась на некотором расстоянии. Какой талант разведка упустила, подумал я, мгновенно скрывшись в дверях ресторана KFC.

Девушка свернула на Лилли-роуд, потом прошла задворками одного из «нью-бивенов» жилого массива «Клемент Эттли». Знал бы Эньюрин Бивен[33], что запомнится потомкам как квартал с выбитыми окнами и провонявшими мочой лифтами… Говорят, Хью Далтон как человек был надутым ослом, учился в Итоне и Кембридже, а потом бесил своих леваков-однопартийцев в парламенте; но представить его в виде дома? Никаких спортивных площадок от Виндзорского замка до самой Темзы, никаких звонков, призывающих умных мальчиков в классы. (Как по-вашему, умные мальчики любят собираться все вместе или это подрывает в них веру в собственные способности? Одно я вам скажу: шутки у них наверняка получше. Наверняка никого из них не зовут ни Блажным, ни Туалетом.)

Не хотел бы я остаться в памяти народной как муниципальная недвижимость. «Лифты в энглби опять не работают». «Местные органы власти отказались увеличить субсидии на ликвидацию граффити на энглби». Нет, нет. «Стипендия Энглби для хоровиков» — вот это мне ближе. Или: «Премия Фонда мира имени Энглби». Хотя марши мира и комитеты за мир так долго служили декорацией для старых коммунистов, что лет на двадцать я бы выкинул его из названий.

На Торни-роуд моя женщина вошла в дом и с грохотом захлопнула дверь. Я глянул на номер дома и, закурив сигарету, стал через улицу наблюдать. Довольно скоро зажегся свет в окошке второго этажа, а через секунду она подошла и, широко раскинув руки, сдвинула шторы. Чудесный жест, материнский и обнимающий.

Я неохотно побрел обратно, туда, где оставил машину. На Фулем-Пэлас-роуд еще работал магазинчик с сигаретами, газетами и журналами. Я зашел прикупить пару пачек «Бенсон энд Хеджес» и полистал журналы для взрослых. Одни издания специализировались на невысоких брюнетках, другие — на голенастых и долговязых блондинках. (Это не рекламировалось, но ведь все и так понятно.) За последнее время журналы успели эволюционировать, причем довольно резко. Раньше все вуалировали, прикрывали, драпировали — даже где и не стоило. Теперь все. Полное разоблачение. Чуть удивленный взгляд, всякие прыщи, угри, расширенные поры — размыты, потерты, заретушированы. Что они себе думают, эти девушки, когда с улыбкой демонстрируют свои щелки и складочки? Наверняка все они шлюхи, по сотне фунтов за раз. Так-то, наверное, спокойнее, чем в машине у вокзала Кингз-Кросс. Я им сочувствовал, глядя, как они с дерзкой улыбкой пялятся в объектив, хотя рассматривают на этих снимках не глаза. Я нашел пару хорошеньких, с удовольствием бы встретился. Сдвинул бы им коленки, велел прикрыться пледом и сел бы поболтать.

Но нельзя без конца листать журналы, тем более в таком ассортименте; есть способ не смущать очередную миссис Патель за кассой. Он называется уверенность. Глупо притворяться, что эти журналы случайно попались тебе под руку, а в ночной магазин ты шел за утренней «Дейли экспресс».

Я честно положил на прилавок два журнала и попросил сигарет. Расплатился десятифунтовой купюрой, и миссис П. бросила мелочь мне в ладонь с безопасной высоты.

Миссис, грустная и бледная, сидела, с головой закутавшись в красную шаль. И наверняка ненавидела эту страну и свою работу — торговать фотографиями голых англичанок с раздвинутыми ногами. Вокруг усталых печальных карих глаз темнели коричневые пятна.

Она зябко ежилась. Видимо, мысленно прислушивается к теплому ветру Уттар-Прадеша.

Почему в Лондоне столько индийцев и пакистанцев? Ведь не похоже, что им тут хорошо. На Стар-стрит, за углом моего дома — бакалейная лавка, ее владелец бежал с семьей из Уганды от жирного людоеда Амина. Бакалейщик получил университетское образование, а вынужден продавать имбирь, порченые яблоки, острый перец, ультрапастеризованное молоко и баночный лагер рабочим ночной смены, которые не берут сдачи. Сюда он приехал, так как выбора у него, думаю, не было; детям он умрет, но даст хорошее образование. Сам ложится в час ночи, а в четыре уже встает — едет на оптовые рынки; часов в сутках ему не хватает. Он торговец, но поклялся себе, что дети его ни за что не встанут за прилавок. Еще он досконально разбирается в футболе, подробно расскажет про отборочный матч Англия — Польша («а потом его подменил Кевин Гектор, точно»), до мелочей все помнит, хотя не был там, и вообще сто лет не бывал на стадионе. У нас с ним приятельские отношения, болтаем иногда.

Мне понятно, почему все эти люди едут в Англию: их гонят обстоятельства. Ну и для нас это неплохо. Свежая кровь, интересные обычаи, новая музыка, оживление культуры. (Я пытаюсь не сводить все к ресторанам восточной кухни, хотя они — тоже существенный момент.)

В небольших дозах это прекрасно. Но все эти сотни тысяч тех же пакистанцев, приехавших просто потому, что была такая возможность? Потому что у материной троюродной сестры есть знакомые где-то в Камберуэлле, а у них свободная комната, где могут ночевать еще шестеро. Слыхал, Саид? Есть где приткнуться. Так что забудем про Хайберский проход, давай до свидания, Пешавар, прощай, Карачи — едем в Пэкхем.

Мне даже неловко оттого, какое разочарование их ждет. В Тулс-Хилле уже не осталось свободных ларьков. Перцев чили, чипсов и сидра «Стронгбоу» в Льюшеме и так более чем достаточно. А сигареты «Джон Плеер спешлз» и журналы для взрослых нужны не всегда — иной раз нужно передохнуть. В Ноттингеме и Лестере эти люди, наверное, поступают на фабрики, пополняют трудовые ресурсы. А в Лондоне фабрик не осталось. В больницах, на станциях метро и в автобусных парках тоже дело глухо — все уже занято вест-индцами.