Гринвич-парк - Кэтрин Фолкнер

Я поднимаюсь с колен. Перед глазами вновь плывут круги и крапинки, как абстракция на экранной заставке. Потом они постепенно исчезают, и я вижу ее. Рейчел стоит рядом с Чарли и что-то шепчет ему на ухо. И на ней мамино синее бархатное платье. То, в котором она выглядела настоящей красавицей. То, что купила у хиппи на рынке, куда пошла вместе со мной, давным-давно.

Меня будто ударили в живот. Я ковыляю по лестнице в ванную, валюсь там на пол. Руки словно свинцом налились. Что со мной? Либо я разрыдаюсь, либо меня стошнит. Что же вытворяет Рейчел? Почему на ней мамино платье? Что еще она украла? Ноутбук? Фотографию? Платье? Моего брата? Кто эта женщина, которую я пригласила в наш дом?

Тошнота проходит. Я ложусь на бок, щекой прижимаюсь к холодным напольным плиткам ванной. Лежу какое-то время, пока сердцебиение не замедляется. В открытое окно вплывают запах костра, ритмичный бой музыки, людской гомон. Внутри у меня завязывается узел гнева. Достаточно я мирилась. Пора в лоб спросить, что все это значит?

Комната, в которую мы поместили Рейчел, находится на другой стороне лестничной площадки. Я толкаю дверь. Перед глазами все еще плывет. И вдруг я кое-что замечаю. То, чего прежде не было, а, может, и было, но я не обращала внимания. Диван стоит неровно, будто накренен в одну сторону. Или такое впечатление создается из-за скомканных простыней? Ползая на четвереньках, я проверяю каждую ножку. И вижу, что под одной половица выпирает, будто ее кто-то выпихивает снизу.

Я плотно закрываю дверь, отгораживаясь от шума вечеринки. Но все равно слышу басовые ритмы, напоминающие глухие удары сердца. В комнате жарко. Я снова опускаюсь на четвереньки. Это не игра моего воображения. Одна половица не на месте. Будто ее вырезали ножовкой и приподняли.

Напрягая силы, я сдвигаю в сторону диван. Пытаюсь вытащить половицу, и она поддается. Вверх вздымается рой опилок, а моему взору открывается то, что лежит внизу.

Предметы аккуратно сложены между двумя пыльными перегородками. Лэптоп с обернутым вокруг него шнуром. Конверт с напечатанной на нем буквой «В» — тот самый, что я видела в чемодане. Купюры по пятьдесят фунтов — много купюр. Гладенькие, ровненькие, сложенные в аккуратные пачки, они казались такими же ненастоящими, как деньги в игре «Монополия». Лежали в полиэтиленовом пищевом пакете, который, вероятно, оторвали от рулона в моей кухне.

Я откладываю пакет с деньгами в сторону. Под ним кое-что еще. Стопка газетных вырезок, скрепленных заколкой для волос. Часть из них новые, другие — пожелтевшие, скрутившиеся от времени. Я вытаскиваю их и кладу перед собой. Старые, десятилетней давности, когда мы еще учились в университете, лежат сверху. Присмотревшись, я замечаю, что они датированы 2008 годом, когда мы окончили Кембридж. А потом понимаю, что это статьи о Кембридже. О том происшествии, о котором расспрашивала Кэти. О том, что случилось с той девушкой — тем летом, когда мы сдали выпускные экзамены.

Но это еще не все. Вот фотография, которую я нашла, — где мы все вчетвером, после университетского спектакля. Та, что была разорвана и затем кем-то склеена. Под ней — какие-то бумаги. На вид распечатки электронных авиабилетов и посадочных талонов. Они все скреплены вместе и свернуты пополам, так что фамилий, дат и прочего мне не видно. Я достаю их, и мой взгляд падает на паспорт. Но в этот момент на лестнице раздаются шаги, кто-то идет сюда.

Трясущимися руками я кладу авиабилеты и беру паспорт, открываю его.

Паспорт на имя Хелен МЭРИ ТОРП. Дата рождения — 9 мая 1986 г. Место рождения — Лондон. Номер паспорта — мой. Это мой паспорт. Наверняка.

Только вот на левой стороне, где должно быть мое фото, пустое место. Мое лицо вырезали.

Скрип дверных петель. Сотрясаясь всем телом, я резко оборачиваюсь.

Это она.

На улице кто-то предлагает мне сигарету. Я беру ее. Вообще-то я не курю. И раз мне захотелось покурить, это верный признак, что я выпила лишнего. Я благодарю за сигарету и плетусь в дальнюю часть сада. Такое чувство, что я в полном одиночестве.

Я сижу, курю, глядя на костер, на большой прекрасный освещенный дом. Я всегда любила дом Хелен — кирпичные стены теплого оранжевого цвета, высокие окна с деревянными ставнями, симпатичные щипцы на покатой крыше. Сейчас в обрамлении красок осени — желтеющей глицинии, усыпанных темно-красными ягодами кустарников куманики в конце сада — он особенно красив. Как это ни глупо, но, наверноее, мне нравится думать, что это дом и моего детства тоже.

Смежив веки, я вдыхаю запахи сырых листьев и дыма костра. Я прекрасно помню, как здесь отмечали Ночь Гая Фокса[14] при жизни родителей Хелен — Ричарда и Анны. Рори, Хелен, Чарли и меня отправляли в Гринвич-парк за хворостом. Мы выискивали и запихивали в свои рюкзаки самые сухие ветки, а по возвращении показывали свои трофеи Ричарду. Тот производил инспекцию и называл победителя. Обычно это была я. Думаю, Ричард и Анна немного жалели меня, ведь мои родители развелись. Думаю, они знали, что их дом мне нравится больше, чем мой — тесный двухэтажный коттеджик, имевший по две комнаты на каждом этаже. Он стоял на другом конце улицы, с менее престижным жильем.

При подготовке вечеринки Ричард поручал нам вбить гвозди в столбы ограды для «огненного колеса» и вырыть ямки в холодной сырой земле для петард. Он все нам поручал. Мы делали фонари из пустых банок и шпагата, ставили в них свечи, сами спичками зажигали и развешивали на грушевом дереве, на которое взбирались по приставной лестнице. Мы с Хелен бенгальскими огнями вычерчивали в воздухе свои имена, стараясь написать слово от первой до последней буквы до того, как светящуюся ленту поглотит тьма. Рори из своего шалаша на дереве обстреливал нас шутихами. Чарли требовал, чтобы он прекратил, но Рори в ответ лишь смеялся. Он это делал только потому, что Хелен дико визжала. Мы ей это объясняли, но она не слушала.

Помню, помню. Я помню все: шорох шляп, перчаток, носков; шипение прогоревших бенгальских огней в ведрах с холодной водой. Прибытие всех их друзей. Впечатление, что это вечеринка для взрослых, а мы не ложимся спать допоздна. Как-то на следующее утро, спустившись вниз в пижамах, мы увидели, что на улице все заиндевело, вода в ведрах превратилась в лед, в котором застыли использованные бенгальские огни. Анна приготовила нам тосты с яичницей. Кухонные окна запотели от пара, поднимавшегося от трубы бойлера. Напольная плитка была холодной, и она одолжила мне зеленые носки. Забавно, что такие мелочи засели в памяти.