Еврейский вопрос Ленину - Йоханан Петровский-Штерн

Житомирский районный комитет партии посоветовал ленинградским властям принять меры в отношении Петрова и Штейна за проявленный ими несанкционированный интерес к еврейскому элементу в родословной Ленина. Соглашаясь с житомирскими коллегами, ленинградское партийное начальство строго запретило Штейну и Петрову продолжать исследовательскую деятельность. Заместитель директора Отдела пропаганды Ленинградского райкома Юрий Сапожников, доморощенный питерский расист, вызвал Штейна к себе и устроил ему разнос за то, что он «опозорил Ленина» своими попытками отыскать у коммунистического вождя еврейские корни.[166]

Досталось и Шагинян за участие в несанкционированных и самовольных генеалогических разысканиях. Коммунист с 20-х гг., Шагинян была шокирована, увидев, какие недюжинные усилия приложили партийные идеологи, чтобы пресечь разыскания в области этнических корней семейства Ульяновых. 15 мая 1965 г. она пишет Штейну: «Я всё-таки надеюсь, что мозги у людей прочистятся, и они перестанут делать вредные глупости!» Она глубоко страдала: ей категорически запретили публиковать новые сведения о еврейских родственниках Ленина. Ее вера в справедливость коммунистов и в партийный интернационализм подвергалась жестокому испытанию. Оскорбленная в лучших чувствах, Шагинян отказалась печатать «Семью Ульяновых» без этих новых данных. Год спустя, в марте 1966 г., обнаружив, что все те, кто ей помогал в архивных исследованиях, сняты с должностей или отстранены от работы, она ответила Штейну:

— Вы спрашиваете, когда переиздадут «Семью Ульяновых». Упомянуть в новом издании о новых данных, открытых в архиве о генеалогии матери Ленина, мне запретили, а я запретила печатать «Семью Ульяновых» без этих данных. Больше я ничего не смогла сделать и мне ТОШНО от такого непонятного для меня запрета. Это не только отвратительно, но и политически глупо. Если Вы сможете повидать Петрова, скажите ему, что я была просто ошеломлена, узнав, будто работников архива постигла какая-то неприятность. Если это их сможет утешить, пусть сообщит им, что и мне самой не легче. Я никак не думала, что всё так обернётся.[167]

Тетраптих Шагинян о Ленине был опубликован тиражом более чем в 1 млн экземпляров, но без первой части, без романа об Ульяновых. Четыре года спустя Шагинян согласилась издать первую часть в провинциальном издательстве. Она все-таки решилась на упоминание о Староконстантинове, где родился Александр Бланк: она называет этот городок «местечком», что для русского слуха ассоциировалось с чертой еврейской оседлости, а для русско-еврейского, несомненно, означало «штетл». Это было началом и концом того, что Шагинян могла себе позволить в условиях строжайшей партийной цензуры. Петров был прав: власти сумели «заштопать» рот тем, кто заглянул в семейную историю Ульяновых и Бланков. Но бдительным партийным идеологам этого было мало.

Заставив замолчать тех исследователей и архивистов, которые осмелились обнаружить и готовились было предать публичности неудобные для партийного руководства сведения, партийно-правительственные церберы запустили тайную кампанию по устранению свидетельств о еврейском происхождении Ленина в госархивах СССР. Главное архивное управление направило своих ведущих работников в архивы Москвы, Ленинграда и Житомира. Им были даны предельно ясные инструкции: провести тщательный поиск и установить весь круг документов, относящихся к Бланкам, составить список этих документов и сообщить, кто и когда имел к ним доступ. Откомандированные столичные чиновники также должны были настойчиво рекомендовать местным сотрудникам изъять эти документы из архивных собраний и передать их под партийный контроль.

Управляющие московских архивов мобилизовали работников на местах. В результате архивных поисков было найдено немало новых документов, включая медицинские послужные списки Александра и Дмитрия Бланков и протоколы судебных тяжб, в которых участвовал Мошко Бланк. Руководство Главархива распорядилось все эти документы изъять, при надобности удалить отдельные листы из архивных дел, не оставляя решительно никаких копий. Работники архивов тщательнейшим образом все эти распоряжения исполнили. Оставшиеся страницы архивных дел были заново пронумерованы сквозной пагинацией, создавая видимость, будто никаких изъятий не произошло.

Изъятые документы были отосланы в Главное архивное управление. Белов, все еще возглавлявший управление, запросил из ЦК КПСС дальнейших указаний. Вся переписка по данному вопросу велась под грифом «Совершенно секретно». Машинистка, перепечатывавшая запрос из Главного архивного управления высшему партийному начальству, получила инструкции оставлять пробел там, где должен быть упомянут Мошко Бланк и его сыновья. Даже она не знала, кому принадлежали или о ком рассказывали все те документы, список которых ей довелось перепечатывать. Предполагалось, что фамилию затем вставят от руки для предотвращения утечки информации.[168] Ответа из ЦК не последовало.

В апреле 1965 г., два месяца спустя после того, как семейство Бланков снова вышло из небытия, Белов запечатал 285 листов документальных свидетельств из 6 разных архивов и положил их в сейф Главного архивного управления — подальше от сотрудников. Он также проинформировал ЦК КПСС о взысканиях, наложенных на тех, кто нарушил правила архивного использования и разрешил доступ к ленинским документам. В мае того же года он снова послал записку в ЦК, надеясь, что главный идеолог партии Михаил Суслов ответит, что же делать с этими опасными материалами. И снова молчание в ответ. Историк советской архивной службы пояснил: «Белов просит письменную инструкцию у ЦК и не понимает, что молчание Суслова и его аппарата — это уже инструкция. То, что документы затем «исчезли» после того, как начальник Главного архивного управления при Совете Министров Г.А. Белов был снят с занимаемой должности, было логическим результатом их молчания».[169]

В 1972 г., накануне увольнения, Белов передал документы и копию описи (без имен) в «ИНСТАНЦИЮ». Так у архивистов именовался ЦК партии. Скорее всего, документы были переданы в архив Общего отдела ЦК КПСС. В 1986 г. Михаил Горбачев, тогдашний генеральный секретарь ЦК КПСС известный своими либеральными воззрениями, приказал собрать документы в Папку № 3 и указал на ней: «Открывать только с разрешения заведующего Общим отделом ЦК КПСС».[170] Иными словами, даже либерал Горбачев, как и все его предшественники, полагал, что всего безопаснее держать эти документы под грифом «Совершенно секретно». Его многочисленные замечания членам Политбюро, сделанные в 1980-е гг., свидетельствуют о его устойчивых партийных предрассудках, которых на Западе упорно не замечали и не замечают.