Перед изгнанием. 1887-1919 - Феликс Феликсович Юсупов

наполнился студентами. Все пели, пили, болтали до зари. За несколько дней я узнал почти весь колледж. Учеба не была моей сильной стороной. Что меня больше всего интересовало – это узнавать людей разных стран, говорить с ними, постараться понять их психологию, нравы и обычаи. Я не мог для этого выбрать место лучше, чем Оксфорд, где встречалась молодежь всех наций. Мне казалось, что я совершил кругосветное путешествие. Тамошний спортивный уклад мне тоже нравился: не грубые виды спорта, а мои любимые – псовая охота, поло и плавание.

Все учащиеся, жившие в колледже, должны были возвращаться домой к полуночи.

В этом отношении режим был очень строг. Те, кто нарушал это правило трижды в течение триместра, исключались из колледжа. Тогда устраивались их похороны. Все студенты провожали исключенного на вокзал, целой процессией, под похоронное пение. Чтобы помочь преступникам, я придумал сделать веревку из переплетенных простынь, которую можно было сбросить с крыши на улицу. Опоздавшему надо было лишь постучать мне в окно, и я тут же поднимался на крышу, откуда спускал веревку. Однажды, услыхав стук, я поспешил на крышу, бросил веревку и поднял … полицейского! Не вмешайся лондонский архиепископ, меня бы исключили из университета.

Это могло случиться еще раз по моей собственной вине. Я возвращался в тот вечер из Лондона, куда ездил пообедать с другом. Несмотря на густой туман, мы ехали быстро, поскольку едва успевали добраться до Оксфорда перед полуночью. Я тем более опасался опоздать, что уже делал это дважды в том триместре; третье нарушение распорядка означало автоматическое отчисление.

Ослепленный туманом, мой товарищ, бывший за рулем, въехал, не заметив его, на железнодорожный переезд. Удар был очень силен, и меня без сознания выбросило на рельсы. Придя в себя, я увидел в тумане огонь, быстро приближавшийся. Еще плохо понимая, что происходит, я тем не менее рефлекторно повернулся и оттолкнулся от рельсов. Лондонский экспресс прошел, как смерч, и меня сбросило в канаву. Я поднялся, однако, без малейшей царапины. Мой друг был жив, но в тяжелейшем состоянии, со многими переломами. Что касается машины, то бесполезно говорить, что от нее осталось после прохода поезда. Я позвонил от служащего на переезде, чтобы вызвать скорую помощь, и, проводив в оксфордскую больницу моего несчастного товарища, явился в колледж с двухчасовым опозданием. Ввиду трагических обстоятельств я избежал отчисления.

* * *

Утром, после холодного душа, приводившего меня в ужас, и обильного завтрака, единственной съедобной трапезы в течение дня, я до обеда был на занятиях. Послеполуденное время отводилось для спорта, до святого времени чая, после чего каждый шел к себе заниматься. Вечера проходили у меня в разговорах, музицировании и питье виски.

В этой здоровой и приятной обстановке прошел мой первый оксфордский год. Но я ужасно мучился от холода. В моей спальне не было никакого отопления, и температура была почти такая же, как на улице. Вода замерзала в тазу, и, когда я вставал, мне казалось, что я попал в ледяное болото.

На второй год, пользуясь правом учащихся второго курса жить вне колледжа, я снял в городе маленький дом, обычный и малопривлекательный, который быстро переделал по своему вкусу. Двое товарищей, Жак де Бестегюи и Луиджи Франчетти, поселились со мной. Последний великолепно играл на пианино. Мы его слушали с наслаждением целыми ночами. Я привез из России хорошего повара и автомобиль. Кроме русского повара, мой персонал состоял из шофера-француза, замечательного лакея-англичанина, Артура Кипинга, и из супружеской пары – муж занимался моими тремя лошадьми, его жена служила экономкой. Я купил лошадь для охоты и двух пони для поло. Бульдог и ара дополняли мое хозяйство. Ара, по имени Мари, был сине-желто-красный; бульдог отзывался на кличку Панч. Как и все его сородичи, он был оригиналом. Я быстро заметил, что шахматные клетки сводили его с ума, были ли они на линолеуме или на какой-нибудь ткани. Будучи однажды у своего портного Дэвиса, я увидел входящего очень элегантного пожилого джентльмена, одетого в клетчатый костюм. Прежде чем я успел шевельнуться, Панч бросился на него и убежал, унося большой кусок брюк. В другой раз, когда я провожал подругу к меховщику, Панч увидел соболью муфту, обрамленную шарфом в черно-белую клетку. Схватить ее было для моего Панча делом мгновенным, и вот он бежит по Бонд-стрит со своей добычей, преследуемый всем персоналом и мною. Мы с большим трудом настигли преступника и отняли у него муфту и шарф, по счастью, почти не пострадавшие. Когда наступили каникулы, я отвез Панча в Россию, не подумав о драконовских законах, запрещавших ввоз собак в Англию без шестимесячного карантина. Это было немыслимо, и я решил проехать иным способом. В конце своего пребывания в Париже, осенью, перед возвращением в Оксфорд, я отыскал старую русскую куртизанку, знакомую мне, которая жила в Париже на покое. Я предложил ей съездить со мной в Лондон одетой кормилицей, с Панчем на руках под видом младенца. Эта восхитительная особа очень охотно согласилась сыграть комедию, которая ее весьма забавляла, хотя и пугала. На следующий день мы отправились в Лондон, дав «дитяте» досточную дозу снотворного, чтобы заставить его тихо вести себя во время путешествия. Все прошло прекрасно, и никто не заподозрил обмана.

* * *

Во время каникул в России я имел случай присутствовать на одной из самых впечатляющих демонстраций. Речь идет о прославлении мощей блаженного Иосифа, проходившем в тот год в Кремле в Успенском соборе. Великая княгиня Елизавета попросила меня сопровождать ее туда. Места, отведенные для нее, позволили нам хорошо видеть ход церемонии. Бесчисленная толпа наполнила собор. Рака с мощами Блаженного стояла перед хорами, и больных, приносимых на носилках или на руках, подводили туда для целования мощей. Одержимые по большей части были ужасны на вид. Их нечеловеческие крики и гримасы становились еще более неистовыми, когда они приближались к раке, и часто требовалось несколько человек, чтобы их удерживать. Их вопли перекрывало великолепное церковное пение, как будто сам Сатана их устами хулил Бога; но все моментально успокаивались, как только их силой заставляли коснуться раки. Некоторые сразу становились нормальными. Я видел там своими глазами множество чудесных исцелений.

14 сентября того же 1911 года премьер-министр Столыпин был убит в Киеве.

Это был очень крупный государственный деятель, глубоко преданный стране и династии; яростный враг Распутина, не перестававший с ним сражаться и добившийся, таким образом, враждебности императрицы, для которой враг «старца» был врагом царя.

Я говорил в предыдущей главе о первом покушении