Оживший покойник - Анатолий Леонов

Он это продемонстрировал сразу, как только почувствовал, что француз стал выдыхаться. Нанеся Маржарету несколько мощных ударов, он прижал противника к стволу дерева и, используя старый добрый прием Грибе, выбил оружие из рук капитана. Маржарет почувствовал холодок смерти на острие сабли отца Феоны, но смерть француза никак не входила в планы монаха. Он просто стал бить капитана, держа саблю плашмя. Трудно сказать, долго бы выдержал это избиение Маржарет, если бы ему не удалось в какой-то момент кувырком поднырнуть под отца Феону и пуститься наутек в ближайший перелесок, поросший молодой березой, ольхой и осиной. Француз задал такого стрекача, что в три прыжка достиг деревьев и скрылся в лесу. Тут же послышался глухой короткий удар, сопровождаемый воплем. Феона поспешил следом. Забежав за кусты боярышника, инок едва не наступил на Маржарета, лежащего на земле без каких-либо признаков жизни. Сзади хрустнула сломанная ветка. Феона резко обернулся, но только для того, чтобы успеть увидеть, как просмоленная дубина летит на встречу с его головой. Сокрушительный удар и темнота.

Сухая соломина щекотала нос в ритме покачивающейся на ходу телеги. Феона медленно приходил в себя. Голова гудела, словно церковный колокол. Сквозь этот гул слышны были скрип давно не смазанных колес и неясное бормотание каких-то людей. Феона осторожно, чтобы не усугублять ноющую боль в затылке, открыл глаза. Приподнял связанные руки, оценив сложный узел и мастерство человека, его вязавшего. Собравшись с силами, он повернул голову вбок и не очень удивился, увидев перед собой длинный нос капитана Маржарета и прядь его окровавленных волос, прилипших ко лбу. Капитан все еще был без сознания.

Движения Феоны не остались незамеченными. Плечистый мужик в легком армяке и суконной мурмолке, сидящий рядом с возницей, обернулся и удивленно воскликнул, тыча в бок соседа огромным кулачищем:

– Смотри, Паньша, а второй-то оклемался! Уже по сторонам буркалами зыркает.

Паньша, бросив через плечо быстрый взгляд, равнодушно ответил:

– Я тебе сразу сказал, наш мужик. Черепушка крепкая! Не то что немчура. «Маньде» и клювом в землю. Жив хоть?

Здоровяк с прищуром поглядел на Маржарета и пожал плечами.

– Да вроде дышит!

– И ладно, греха на душу не взяли! – кивнул возница, не оборачиваясь. – До лагеря довезем, а там Чоботок разберется!

Последние слова заставили Феону встрепенуться.

– Чоботок? – переспросил он. – Кто же вы такие, мужики? Добрые вы люди аль нет?

– Мы добрые и веселые, мил человек! – рассмеялся мужик в армяке, подмигивая иноку. – Скоморохи мы. Ходим-бродим, поем и танцуем, народу радость, нам прибыток.

– А ежели так, то зачем монаха путами оплели, ироды? Отпускайте, я вам вреда не сделаю.

– Ну уж нет, – ехидно бросил возница, подстегивая лошадку. – Видели мы, как ты сабелькой машешь, инок Божий! Вот в ватагу приедем, там и разберемся, кто ты.

Понимая, что скоморохи своего решения не изменят, Феона откинулся на солому, лежавшую на дне возка, решив спокойно дождаться приезда в лагерь. Лошаденка размеренно цокала копытами, повозка покачивалась на ухабах. Феона быстро приходил в себя после неожиданного знакомства с бродячими скоморохами. Мужик в армяке, покопавшись в ногах своих пленников, вытащил из соломы старую, видавшую виды домру. Пристроился поудобней и стал наигрывать на ней какую-то красивую и грустную мелодию.

– Споем, что ли, Паньша? – предложил он своему приятелю.

– А давай! – охотно согласился тот и, подстроившись под мелодию, запел. Пел он хорошо. Его высокий и чистый голос был наполнен воздухом и теплом, и пел он славную песню. Пелось в ней о земле Русской православной, о красотах ее и изобилии. Еще пелось о городах великих и селах дивных. Людях добрых и богатырях могучих.

Феона слушал и улыбался. Он давно знал эту песню и теперь думал, что везут его в нужное место.

Ехали они довольно долго. Феона успел отлежать себе все бока на жесткой подстилке, прежде чем лошадка захрапела, фыркнула, гремя сбруей, и повозка остановилась. Паньша весело посмотрел на Феону.

– Приехали, отче! Вылазь.

Инок с помощью здоровяка в армяке вылез из возка, размял затекшие ноги и спину и осмотрелся. Лошадь с повозкой была поставлена у коновязи на краю лагеря большой скоморошьей ватаги. Рядом стояли в основном такие же деревенские мерины, но была и пара очень породистых, дорогих скакунов, попавших сюда явно не с конного базара. Сам лагерь представлял собой пеструю картину, составленную из шатров, палаток и даже простых шалашей, в котором, словно в улье, гомонило, шумело и передвигалось несколько десятков человек. Кто-то занимался хозяйством, стирал и сушил белье, готовил еду на костре, ремонтировал вещи. А кто-то репетировал акробатические номера. Жонглировал, прыгал на ходулях, фехтовал на палках и подбрасывал вверх двухпудовые гири.

Посередине этого Вавилона у большого, явно трофейного, чиненого и латаного шатра с полинявшими красно-белыми орлами, на высоком трехногом табурете восседал человек в богатом польском жупане, одетом на голое тело, и пристально смотрел на прибывших.

– Вадим наш, Чоботок, – указал на сидящего мужик в армяке.

– Возьми аргамака. Он любит хороших коней, – предложил Паньша приятелю, выпрягая из телеги своего савраску.

– А с немцем чего делать? – спросил тот, беря коня Маржарета под уздцы.

– А ничего. Оклемается, тогда решим, – беспечно ответил возница, ведя свою лошадь к поилке.

Скомороший Вадим, еще довольно молодой, сухой, атлетически сложенный человек с нервным, подвижным лицом, без особого интереса посмотрел на Феону и повернул голову к сопровождающему, ожидая объяснений. Здоровяк в армяке, оробев от пронизывающего взгляда Вадима, ткнул в Феону пальцем и, оправдываясь, пробухтел:

– Вот, атаман. В лесу взяли, этого и еще одного. В телеге лежит с разбитой башкой.

– А зачем взяли?

– Так дрались они…

– Ну и пусть бы дрались. Может, им нравится?

– Кони у них хорошие… а этот вообще говорит, что монах! – нашел наконец объяснение скоморох, неловко переступая с ноги на ногу.

– Скоморох попу не товарищ, – хрипло сообщил атаман, почесывая волосатую грудь и отвернувшись от Феоны, с восхищением посмотрел на статного жеребца.

– Хорош, чертяка! – радостно воскликнул он, желая встать и подойти ближе.

В этот момент произошло то, чего никак не ожидали обитатели лагеря, из праздного любопытства собравшиеся вокруг. Феона, не опекаемый больше своим охранником, подошел к атаману и ловко, ударом носка выбил из-под него табурет. Атаман упал и, мгновенно сгруппировавшись, попытался было увернуться от новой атаки, но монах не дал ему такой возможности, прижав сапогом к земле.

– А еще, Прошка, – произнес он нравоучительно, – в народе говорят: Бог дал попа, а черт – скомороха.