Солдат по кличке Рекс - Борис Сопельняк

Через полчаса в темноту скользнули девять разведчиков и собака. Проскочили железнодорожное полотно. Залегли. Неожиданно начался артобстрел. Немцы спрятались в укрытиях, а разведчики, и благодаря артиллеристов, и досадуя — не хватало еще погибнуть от своих снарядов, — двинулись дальше. Вот и шоссе. Не исключено, что заминировано.

— Зуб, вперед! — шепнул Громов.

Лейтенант пополз, ощупывая каждую пядь асфальта.

«Долго, — досадовал про себя Громов. — Через три часа рассвет, а мы черт те где».

— Рекс! — позвал он.

Влажный нос ткнулся в ухо.

— Давай, брат, выручай. Ты же не раз водил нас по минам. Вперед! — подтолкнул он собаку.

Зуб обидчиво хмыкнул. Но Рекс так уверенно пошел по шоссе, лавируя между минами, что лейтенант уважительно крякнул.

И вдруг, как раз в тот момент, когда вся группа была на шоссе, взлетели ракеты. А потом совсем рядом врубили прожектор. Разведчики замерли, изображая убитых.

Погасли ракеты, ушел в сторону слепящий луч. Осторожно двинулись дальше. Показались покореженные фермы, разбитая труба.

— Идем правильно, — отметил Громов. — Это завод имени Медведева.

По улицам сновали мотоциклисты, ползли танки, тянули пушки… Разведчики переждали в развалинах, а потом по одному, прикрывая друг друга, перебежали улицу. Опять залегли. Осмотрелись. Ларин подполз к командиру, тронул за плечо и показал куда-то влево. Среди развалин высился силуэт пятиэтажного здания с пожарной вышкой.

— Нашли! — обрадовался Громов.

Когда проскочили во двор, капитан выставил заслоны, а с собой взял лейтенанта Ларина. Пробираясь вокруг дома, они наткнулись на пожарную лестницу. Громов ее покачал — болтается, как веревка.

— Если сорвусь, полезешь ты, — шепнул он Ларину. — Сорвешься ты, падай молча. Доберусь до крыши, а там вдруг понадобится помощь, махну пилоткой — на фоне неба увидишь.

Виктор закинул за спину автомат и ухватился за перекладину. Лестница качнулась, скрежетнула. Рекс тонко заскулил.

— Сидеть, — погладил его Громов. — Сидеть и ждать!

Позади один этаж, другой… Сверху сыпались пыль и крошка: расшатанные крепления едва держались в кирпиче.

«Тяжеловат я для такого дела, — подумал Громов. — Сюда бы Мирошникова, тот вспорхнул бы бабочкой».

На третьем этаже руки провалились в пустоту.

— Что такое?! — не удержался Виктор.

Сколько ни щупал, ни царапал стену, лестницы не было.

«Спокойно! — приказал он себе. — Без паники! Думай! Думай лучше! Сейчас я поднимаюсь, как ненормальные люди или, на худой конец, пожарные. Так? Так. А как нормальные? Идут по внутренней лестнице. Да, но в доме могут быть фашисты. Поэтому идти надо тихо. Совсем тихо», — решил Виктор и снял сапоги.

Он спустился вниз, поставил сапоги около Рекса, сказал: «Охраняй!» — поискал дверь — она оказалась закрытой, влез на уровень второго этажа, протиснулся в разбитое окно и, держа наготове гранату, на цыпочках двинулся по лестнице. У выбитого окна пятого этажа Виктор заметил пожарную лестницу. Подергал — держится. Перебрался на нее — и вот наконец крыша. До чего же гремит железо, шагу ступить нельзя. Тогда Виктор пошел по-кошачьи, медленно и мягко опуская и так же медленно отрывая ноги.

Сверху все как на ладони. На площади немцы устанавливают надолбы, чуть левее — пушки.

— Эх, гранатку бы на вас, — вздохнул Громов и полез на пожарную вышку.

И так и сяк примеривался к ней Виктор, но по голым прутьям, полукругло сходящимся к центру, взобраться не мог.

— Вот ведь незадача! — чертыхался он. — А если изнутри? Нет, не дотянуться.

Виктор хорошо видел штыком торчащий прут — к нему-то и надо бы прикрепить знамя, — но, как ни старался, достать до него не мог.

«Да, одному здесь не управиться», — решил он и пополз к краю крыши.

Ларин хорошо видел взмах пилоткой и тем же путем, что и Громов, поднялся на крышу. На какое-то мгновение лейтенант онемел от восторга: звездная ночь, близкие кроны деревьев, яркие сполохи на горизонте — красота!

— Чего замер? Иди сюда, — позвал командир. — Расставь ноги пошире и держись за железяки. Вот так, молодец. Сейчас мы с тобой изобразим акробатический этюд под названием «пирамида».

Громов влез на плечи лейтенанта, ухватился за торчащий прут и крепко-накрепко привязал знамя.

Назад вернулись почти без приключений, если не считать, что у дороги наткнулись на немцев и пришлось их забросать гранатами.

Никогда капитан Громов с таким нетерпением не ждал рассвета. Он возбужденно тыкал то Ларина, то Зуба и не замечал, что они как-то жмутся и отмалчиваются. Но вот заголубело небо, брызнули первые лучи солнца и высветили затаившийся город. И тут все увидели: над развалинами, превращенными в доты, над фашистскими траншеями, пушками и танками гордо реет красное знамя!

В едином порыве с кличем «Даешь Орел!» бойцы ринулись на штурм.

— Пора и нам, — потуже затянул ремень Громов. — Идем со второй волной. Да чего вы такие кислые? — заметил он, наконец, вытянутые лица лейтенантов. — Устали, что ли? Отдохнем в Орле.

— Вам тут… записка, — потерянно сказал Зуб. — Просили передать немедленно. И на словах тоже…

— Кто просил-то?

— Танкист один. Сожженный такой. Без лица.

— А-а, Маралов! Давайте. Чего он там нацарапал? — взял Громов скомканный листок.

Но в это время взлетела зеленая ракета — сигнал атаки. Громов сунул записку в карман гимнастерки, опустил ремешок каски, подхватил автомат и выпрыгнул навстречу свинцовому шквалу.

Танк Маралова на полном ходу притерся к покосившейся избушке с красным крестом на двери и, качнувшись, замер. Из люка показалось чумазо-малиновое лицо капитана.

— Эй, кто-нибудь! — сипло крикнул он.

Вокруг множество снующих туда-сюда людей в белых халатах, но никто не обернулся на голос танкиста. Тогда он спрыгнул на землю, схватил за шиворот ближайшего обладателя белого халата и, тряхнув, поставил перед собой.

— Ты кто? — рявкнул капитан.

— Я? Медсестра, — пропищал испуганный голосок.

— Тьфу, черт! А я думал — мужик, — досадливо крякнул Маралов. — Ладно, не хлюпай носом. Уколы делать умеешь?

— Ага.

— Тут, понимаешь, такое дело. В танке раненая девчонка. Пока вез, вся изошла кровью. И белая стала. Короче, если будем тащить через люк, может кончиться. Укол бы какой-нибудь…

— Укол? А какой?

— Что же ты меня-то спрашиваешь? Разве я в этом деле понимаю? Э-эх, горе луковое! И где вас только берут?

— Я… после школы… на курсах… три месяца, — моргала покрасневшими глазами девчонка.