Неизвестная война императора Николая I - Владимир Шигин

По данным одесского историка Ростислава Александрова, экспорт хлеба из одного лишь одесского порта был больше, чем из всех портов Соединенных Штатов Америки! Не многим меньшим был экспорт сахара и других российских товаров. На гребне «хлебного бума» только в одной Одессе появилось 11 новых «миллионщиков», т. е. купцов-предпринимателей, чей торговый оборот превысил миллион серебряных рублей. А обороты торговых домов Константина Папудова, Ивана Ралли, Павла Ираклиди превысили 2 миллиона рублей. Лидировал же в этом «соревновании» торговый дом купца 1-й гильдии Федора Родоконаки – 4 миллиона рублей оборота. Вообще же список богатейших одесских купцов включал 121 фамилию – Рафалович, Вагнер, Масс, Мавро и др.

Казалось бы, богатеют купцы – богатеет держава, что же здесь плохого? Однако все дело было в том, что размеры коррупции и воровства в черноморских портах тоже были поистине фантастические.

Необходимость наведения строжайшего порядка в сфере экспорта хлеба диктовалась не простой международной ситуацией и катастрофическим падением экспорта хлеба в целом, о чем мы уже более подробно говорили выше. Тогда мы говорили о состоянии экономики и внешней торговли России вообще, теперь же нас интересует, прежде всего, вывоз пшеницы.

Историк В. Брюханов пишет: «Еще политика Наполеона, пытавшегося установить “континентальную блокаду”, сильно ударила по международной торговле. Поскольку она проводилась не один год, то всюду в Европе создались национальные и региональные рынки, защищенные от иностранной конкуренции. С падением Наполеона пали и все установленные им запреты. Запасы, не находившие сбыта внутри стран-производителей, были выброшены на международный рынок. Соответственно покатились вниз цены: на зерно, в частности, на Берлинской бирже – в три раза за несколько лет. И, о, ужас! – волна банкротств, охватившая всю Европу, мгновенно доказала, что без таможенной защиты долее существовать невозможно. Дружной ответной волной все государства, защищая каждое свою собственную экономику, воздвигали таможенные барьеры – покруче наполеоновских. Это также сказалось на вывозе сельхозпродуктов из России, занявших преобладающую роль в российском экспорте – взамен чугуна в донаполеоновскую эпоху».

Падение вывоза имело прямо-таки роковые результаты. В 1817 году экспорт зерна из России составил 143,2 млн пудов, в 1820 году – только 38,2, а в 1824 упал до 11,9 млн пудов… В 1817–1825 годах сокращение экспорта было прямым ударом по и без того небогатым помещичьим карманам. Кризис сбыта зерна и падение покупательной способности потребителей ударили и по российской промышленности. Резко ухудшалось финансовое положение государства: только с 1820 года по 1822-й государственный доход сократился с 475,5 млн руб. (ассигнациями) до 399,0 млн Соответственно, дефицит бюджета вырос тогда же с 24,3 млн до 57,6 млн. Осенью 1825 года министр финансов Канкрин писал к Аракчееву «Внутреннее положение промышленности от низости цен на хлеб постепенно делается хуже, я, наконец, начинаю терять и дух. Денег нет».

Сложившаяся ситуация заставила императора Николая I сразу после восшествия на престол обратить на механизм экспорта пшеницы самое пристальное внимание. Одно дело воровать, когда экспорт составлял 143,2 миллионов пудов, и совсем другое дело – когда всего 11, 9 миллионов пудов. Ежегодно казна не досчитывалась миллионов рублей, которые потоком растекались по карманам местных воротил-купцов, продажных чиновников и не менее продажных флотских начальников. Масштаб расхищения 30-х годов ХIХ века на Черном море, возможно, удалось достичь в России, наверное, лишь в эпоху Ельцина. Известно высказывание императора Николая I наследнику Александру: «В России не воруем только мы с тобой, Саша!»

Вспомним теперь загадочную запись Пушкина: «Держава в державе!», которую великий поэт записал сразу за упоминанием имени Казарского в своем дневнике. Не рассказом ли Казарского о разгуле «черноморской мафии» была навеяна эта, странная на первый взгляд, фраза? Более точного определения тогдашней ситуации на Черноморском флоте дать просто невозможно. Как мы увидим дальше, именно для такой трактовки пушкинской записи имелись большие основания.

Генерал-губернатор Новороссийского края граф М.С. Воронцов, чтобы хотя бы немного ослабить влияние грейговской мафии на экспорт хлеба, решает всеми силами развивать достаточно удаленный от грейговцев Таганрог, расставив там своих людей. Разумеется, Грейг пытается наложить свою длань и на Таганрог, а потому между ним и Воронцовым начинается настоящая битва за этот порт, продолжавшаяся до самой отставки Грейга. Биограф М. Воронцова О. Захарова в своей книге «Генерал-фельдмаршал светлейший князь М.С. Воронцов» пишет: «Отвечая за состояние огромного пограничного района империи, М.С. Воронцов был вынужден оправдываться лично и защищать городские власти Таганрога после строительства там набережной и конной дороги. Таким образом, ни генерал-губернатор, ни городские власти не могли самостоятельно распоряжаться доходами, получаемыми, к примеру, от таможенных сборов в городе». Еще бы, ведь вся черноморско-азовская таможня давным-давно была «приватизирована» Грейгом, и чужаков он там не терпел!

Второй по значению статьей дохода черноморской «мафии» после махинаций с отправкой пшеницы из черноморских и азовских портов, было кораблестроение.

Украинский историк Дмитрий Корнейчук пишет: «Являясь членом правительственного Комитета образования флота, созданного в 1825 году указом императора Николая I, Грейг лоббировал интересы Черноморского флота. Согласно утвержденным планам, флот в скором будущем должен был представлять внушительную силу – пятнадцать 120-пушечных линкоров, десять 84-пушечных, десять 60-пушечных. Прекрасно понимая, что мощностей Николаевского Адмиралтейства недостаточно для столь широкомасштабной программы строительства, Грейг настаивал на привлечении к строительству частных подрядчиков. У наиболее состоятельных из них – еврейских купцов Серебряного, Варшавского, Рафаловича – были оборудованы собственные верфи в Николаеве, что позволило им построить часть утвержденных программой Морского министерства кораблей. Блестящую карьеру адмирала разрушили “еврейский вопрос” и родственники.

У многих высокопоставленных чинов Черноморского флота нарастало недовольство монопольным положением еврейских бизнесменов в качестве основных поставщиков необходимых материалов и продовольствия для Николаевского Адмиралтейства (ежегодные закупки на десятки миллионов рублей). Так, древесина для верфи покупалась только у купца Федора Рафаловича (основатель известной в будущем одесской зернотрейдерской и банкирской династии), близкого родственника Юлии Грейг – жены адмирала. Обвиняли командующего флота и в получении “откатов” за предоставление подрядов в ручном режиме, без объявления тендеров».

Из воспоминаний адмирала И.А. Шестакова, служившего в начале 30-х годов ХIХ века на Черноморском флоте: «(Нельзя) отвергать у правительства права пробудиться, стать чутким к истинным своим интересам и желать положить конец ненормальному антинациональному порядку вещей, оскорбляющему народное самолюбие в настоящем и чреватому бедами в будущем. Военная сила должна быть народная по преимуществу. В случаях, для которых она содержится с огромным бременем для страны, требуются не только познания, но напряжение всех нравственных сил; недостаточно мочь разить врага отечества, нужно сильно желать того. Подобное независимое душевное состояние требуется от защитника чести и целости государства во всякой войне, безразлично от племени, с которым она ведется. Каким же образом допускать, чтоб столь дорогие интересы находились в грозные исторические моменты в руках людей, отделяющих подданство от племенного происхождения? На каком политическом расчете можно дозволять неминуемо раздваивающемуся в известных условиях лицу пользоваться выгодами военного учреждения в мирное время, при вероятности, что в военное, для которого учреждение исключительно существует, совесть или крик души помешают исполнению служебного долга?