Башмаки на флагах. Том 3. Графиня фон Мален - Борис Конофальский

«А ведь их можно и в крепость записать вместе с детьми. Да! Точно, детей-то я вешать не собирался, их всех можно с собой забрать».

— Хорошо, что ты пришёл, — наконец сказал кавалер удивлённому такой переменой монаху, — иди-ка к пленным, спасай души заблудшие, всех детей перепиши, а заодно и баб… Говори им, что если вернутся в лоно Истинной Церкви — казнить их не буду, в земли свои заберу, мужей новых найду. Возьми Фейлинга, идите и всех перепишите, кто пожелает.

— Хорошо, но вы тогда скажите Рене, чтобы тех, кого я запишу, он уже не трогал. Не казнил.

— Скажу, скажу, — обещал Волков.

Монах ушёл, а он так и остался сидеть. Размышляя над так хорошо складывающимся делом. И бабы, и дети очень были ему нужны в его землях. А он уж как-нибудь их прокормит. Мысль эта так была хороша, что увлекла его, он даже позабыл про письмо к архиепископу. Потом старику напишет. Как время будет. А пока близился ужин. По лагерю разлетались вкусные запахи.

Ещё до ужина от бургомистра пришёл воз с деньгами. Двадцать тысяч монет — не шутка, два больших сундука, в каждом по десять мешков. С сундуками в телеге была и верёвка. Денег было всего двадцать тысяч, но пришедший с ними человек сказал, что восемь тысяч за дом соберут через пару дней и что портной пошьёт нужную полковнику одежду к тому же сроку. Волков согласился подождать два дня.

Рене пришёл взглянуть на верёвку. Так сразу начал бурчать, что горожане мошенники, верёвки прислали мало, ему присланного и на завтрашнее утро не хватит. Придётся мужичков опять топить в реке. Но кавалеру было не до его причитаний и даже, как это ни странно, не до серебра. Он даже пересчитывать деньги не стал, решил это сделать утром. Теперь он думал лишь о бабах и детях, что он заберёт себе в имение. О том, как их будет там расселять, как кормить. Ему не терпелось узнать, сколько женщин согласится вернуться к своей старой вере. Про детей он уже не гадал, детей он и так уже считал своими.

Кавалер даже за ужином про то думал. Он был уверен, что дело с женщинами у него выгорит, что согласившихся креститься заново будет достаточное количество; мало того, что это сохранит им жизнь, так ещё и оградит их от ежедневного насилия. Ведь солдаты ближе к вечеру приходили и забирали себе женщин. От каждой корпорации к реке, где держали пленных, шли делегаты и брали на корпорацию парочку баб. Если корпорация была из большого города, то брали и полдюжины женщин. Причём шли дотемна, чтобы выбрать женщин помоложе, выбрать пригожих. А те, кто приходил последние, так тем доставались бабы самые бросовые, старые да некрасивые. Один из дежурных офицеров ему доложил, что какая-то баба бросилась в реку, чтобы не идти к солдатам. Волков махнул рукой: чёрт с ней, меньше работы Рене. А желания его солдат, доброе их расположение для него были дороже. Пусть забудут, как он после тяжёлого марша и тяжёлого боя заставлял их всю ночь строить лагерь. Как убивал тех, кто его не слушался. Как гнал их в воду, во вторую атаку, после неудачной перовой. Пусть порадуются ребята, а то иной раз он с ними бывал требователен и крут.

Но так полковник считал до разговора с монахом, теперь, он уже думал по-другому. Он решил, что тех баб, которые решатся вернуться в истинную веру, он у солдат заберёт, хотя, если разобраться, брюхатые бабы — это хорошо. Пусть больше будет людей на его земле. Чем больше ему удастся людей себе заполучить в имение, тем лучше.

С наступлением темноты в лагере начиналось веселье. Пленные женщины поначалу шли к солдатам, завывая. Но так как весь день их не кормили — к чему тратить хлеб, если их завтра-послезавтра казнить будут — шли они к солдатам голодные. А солдаты, люди добрые, давали им еды, и чтобы дуры не обливались слезами, ещё и пивом с вином угощали, от себя отрывая. После вина и пива, с голода, женщины быстро хмелели. Печаль бабья хоть немного, но утихала. Так что кое-где даже слышался женский смех.

Хмельные голоса, крики, музыка мешали ему спать, так как проникали даже через плотную ткань шатра. Кавалер опять вспоминал про Бригитт. Он даже думал пойти поискать себе бабёнку поприятнее, но не захотел забирать забаву у какого-нибудь солдата. Или потребовать, чтобы вели себя тише. Но ничего такого делать не стал. Чёрт с ними, пусть тешатся, пусть знают, что у них добрый командир.

Инженер Шуберт управился с делом уже до обеда. Пока полковник встал, мылся, завтракал, звал к себе монаха, узнавал, сколько баб решили вернуться к истинной вере, инженер уже привёз большой обоз с вещами из дома в лагерь и теперь ждал, когда у полковника будет время выслушать его доклад.

Дошло время и до него. Он показал кавалеру, сколько всего хорошего и ценного привёз, показал, как аккуратно снял со стен красивую обивку, которой можно снова украсить стены. Волков был всем доволен и сказал, что инженер получит причитающееся ему вознаграждение. А после инженер и говорит:

— К ночи пришёл к дому один человек, не назвался, лицо своё он прятал, спросил, не я ли начальник папистов, что одолели мужиков. Я ответил, что не я, но знаю его. А он и говорит: скажите вашему старшему, что мне известно, где местные купцы прячут то, что награбил Железнорукий. И что там добра целые склады. Говорил, что там товаров так много, что и на ста телегах не вывезти, и что товары все дорогие. Но нужно торопиться, так как купчишки напуганы и вывозят добро в спешке.

— Прятал лицо? Почему? — спросил кавалер.

— Не знаю, но он сказал, что если вам будет угодно, он будет ждать вас в сумерках у моста на Ламберг на нашем берегу. Три вечера будет ждать, если вы вдруг сразу не надумаете.

— И что же, — спрашивал Волков осторожно, — думаете, он не врёт?

— А зачем ему? — удивился простодушный инженер.

«Зачем? Мало ли… Лицо прячет, не называется… Ладно, посмотрим».

Кавалер отпустил инженера. Но рассказ про богатство он не оставил без внимания. Волков уже решил, что к вечеру съездит к мосту, узнает, что это за человек, и послушает его. А пока его интересовало, как дела идут у монаха. А дела у монаха, кажется, шли неплохо, так как вскоре прибежал возмущённый капитан Рене.

— Господин полковник, — с жаром говорил он. — Что же происходит?

— А что, мой друг, случилось? — спрашивал кавалер ласково, хотя сам прекрасно знал, почему прибежал капитан.

— Ваш монах!.. Ваш брат Ипполит причащает баб и мужиков, и если они принимают причастие, он их отводит в сторону и не дозволяет их вешать. Не пускает к ним солдат…

— Что? — не понял Волков.

— Да, он говорит, что вы распорядились всех миловать, кто принял причастие, — говорил Рене с возмущением.

— И мужиков тоже? — уточнял полковник.

— Конечно, эти морды сидят ухмыляются, вчера наших людей резали, а сегодня смеются и над нами, радуются, что перехитрили нас, глупцов.

— Фейлинг, коня! — крикнул Волков.

На сей раз, пока у него были верёвки, капитан Рене вешал бунтовщиков и еретиков на деревьях, что стояли вдоль дороги, которая вела от брода к мосту на Ламберг. Но дело у него не пошло, повесить ему удалось не больше дюжины хамов. А остальные, узнав, что, приняв причастие, они будут помилованы, так причастие сразу принимали. И бабы, и мужики.