Красная река, зеленый дракон - Михаил Кормин

– Да Костя, я же рассказывал тебе. Нет никакого призрака по сути, Дель-Фаббро этого! Что же ты не понимаешь-то никак. Есть некие возмущения в пространстве, которые именно ты и можешь прекратить!! – Бадмаев вскочил со стула, лицо его искривилось совершенно жутким образом, и Пивоварову показалось, что сейчас старик набросится на него. – Тебе день остается, день, а ты здесь все еще в допросы играть пытаешься! Я…

Договорить Петр Александрович не успел. Потому что в дверь начали стучать. Стучали громко. От этого стука дверь тряслась, так, как будто кто-то пытался ее выломать. Когда Бадмаев, в ярости метнувшись, отворил, на пороге стоял высокий небритый цыган, Нику, тот самый, которого свое время Лиза встретила на Дачной улице.

– Тебе-то чего надо здесь? Сколько раз говорил вам, чтоб не приходили, если ничего срочного!

– Хооозяин, – протянул Нику, прислонившись к дверному косяку, – мааама говорит, тебя позвать. Женщине тяжело. Та, которую привезли. К завтра не сможет быстро ходить. Надо чтобы порошок ты дал. Рану заживлять быстрее.

Бадмаев, ничего не ответив на слова Нику, не возвращаясь за стол, направился к своему шкафу. Извлек оттуда старый кожаный саквояж. Набросил на плечи свою шубу:

– Пошли. Вам я все это в руки не дам. Как в прошлый раз опять будет. Я потом неделю по порядку все разбирал.

На пороге Бадмаев обернулся к Косте, и проговорил, уже успокоившись:

– День тебе остается, Константин. Один день. Потом мы тебя берем с собой. И раз уж на твою долю выпало в Туони этой искупаться, как говорят местные – то тебе в нее обратно Кузнеца и отправлять. Оставаться в Солнечном Доме, думаю, ума у тебя хватит. Медведева с его эквилибристикой ты помнишь. Не сбегай.

И ушел, хлопнув дверью.

Сбегать Пивоваров не собирался. Он встал из-за стола, подошел к кровати. Лег и сразу же уснул.

Проснувшись, Костя понял, что сегодня что-то должно произойти.

Ощущение изменений в мире, готовых случиться именно сейчас, витало в воздухе, клубясь вокруг неподвижно лежавшего на темно-зеленом покрывале бывшего участкового. Тусклый желтый свет все так же наполнял маленькую каморку. Все так же стояли шкаф и стол. Но что-то должно было измениться. Бадмаева в комнате не было.

Костя встал. Скрипнула металлическая сетка кровати. Прошел по разноцветному коврику с квадратами и треугольниками. Отворил дверь. После сна голова была ясной. В коридорах Солнечного Дома никого не было. Но их наполняли звуки – голоса, скрипы, шорохи. Все то, что он слышал совсем недавно, когда старик в рыжей, почти красной шубе вел его мимо многочисленных комнат. К двери жилища Бадмаева подошли они, вроде бы, справа. Значит, туда, направо, и нужно было идти, чтобы вернуться к входным дверям и хотя бы немного подышать воздухом. В переплетенных ходах цыганского муравейника Косте отчего-то стало вдруг очень душно.

Пивоваров думал, что идти придется долго. И приготовился уже вспоминать дорогу, все повороты, ободранные стены, закрытие двери и куски разноцветной штукатурки на полу, которые могли бы стать ориентирами, оставшимися в памяти путеводными отметками. Но буквально через два поворота по коридору, у которого в этот раз не было никаких ответвлений и дверей, он очутился в холле. Том самом, в который вошел ночью после пожара вместе с Бадмаевы. Высокий потолок, пол из плохо подогнанных фанерных листов и множество черных прямоугольных дверных проемов в стенах – коридоры, ведущие неизвестно куда. Костя насчитал десять или одиннадцать. В углу большой комнаты, в потертом ветхом кресле сидела Лиза, читавшая какой-то пожелтевший от времени газетный листок. Одной ножки у кресла, в котором расположилась девушка, не было. Вместо отсутствующей ножки под сиденье кто-то подложил большой белый мешок, наполненный картошкой. Такие же мешки были свалены в кучу за спинкой кресла, напоминая гору грязного весеннего снега, сугроб, откуда-то взявшийся в доме. На стенах комнаты мерцали продолговатые люминесцентные лампы. Рядом с креслом, на полу, лежала винтовка.

Костя подошел к Лизе и уселся на один из мешков с картошкой.

– Ну как ты, Елизавета Федоровна?

Лиза, вздрогнув, подняла на него глаза, улыбнулась.

– Ничего. Сижу вот, отдыхаю. Старик приходил вчера, цыганкам мазь какую-то дал. Заживает очень быстро. Еще и пластырем заклеили. Желтым таким, как операционным. Не знаю, откуда он у них.

– Тебя, говорят, тот мужик порезал сильно?

– Говорят да, но ходить могу. Только немного больно, если поворачиваться. Проходит все, говорю же.

Лиза замолчала. В одном из черных проемов появился цыган в камуфляжной куртке, с двумя большими сумками в синюю клетку. Уставился на Лизу с Костей, что-то проворчал себе под нос и вошел в другой дверной проем, растворившись в темноте.

– Вообще, если честно, – продолжила Лиза, – очень страшно. Я не думала даже, когда все это начиналось, не представляла даже, что так будет.

– Оно все как-то иначе быть должно? – Костя пожал плечами. – Я вот вообще, если честно, не понимаю до конца, что происходит. Нет, понятно, что вот это все есть. Не верить трудно, когда на тебя безголовое тело набрасывается. И дед с ножом. Просто в такие вещи я не верил никогда. Знаешь, чертовщина всякая, такое вот. Сектанты еще куда не шло.

– Я тоже. А теперь вот веришь?

– Не знаю, как верить. Вижу. Тебе же Федотова больше нарассказывала, что-то объяснила? Мне не успела. Бадмаев говорил, но там бред. Сказки. Все его рассказы, как я понял, о том, что нам завтра нужно в Сиверской как-то Медведева остановить, и все это прекратить.

– Мне цыгане то же самое говорили. И Бадмаев. Живые мертвецы без костей. И никто кроме меня из винтовки Дель-Фаббро успокоить не сможет. Призрака – из винтовки, представляешь? Я же даже стрелять не умею, бок болит. Коты летающие, какие-то сайты, которые Федотова скидывала, рассказы ее это одно. Жутко конечно, но не так как это… Очень страшно, Кость. Я не знаю, что завтра будет вообще.

Лиза заплакала. Пивоваров пододвинулся поближе. Положил руку на плечо. Потом обнял. Лиза уткнулась ему в грудь.

– Лизка, ты чего? Как-нибудь разберемся, не переживай.

Холодный свет ламп подрагивал на Лизиных волосах тусклыми отблесками. Пивоваров, прижав Никишину к себе, ничего не говорил, понимая, что говорить сейчас что-то бессмысленно. В глубине души он тоже ощущал страх. Не было уверенности, соотносится ли это ощущение как-то с тем состоянием, в котором находилась сейчас Лиза. Но порой ему казалось, что он тоже близок к такому же ужасу. Только плакать у него вряд ли получится.

– Понятно, что пока в магазине ты была, спокойнее жилось. Ну и тут наладится. Немного уже осталось. Мы, как только в Сиверкой будем – я в район позвоню. У тебя телефон есть же еще?

– Не ловит в Карташевской. Сам знаешь, через раз. Мы все думали, что вышка барахлит. Помнишь, сколько раз техникам тогда звонили? Цыгане говорят, не из-за вышки. Из-за Матвеевского дома. Он в себя волны забирает. – Всхлипывать Лиза перестала. – Да и магазин, это все… Мне кажется, оно то же самое.