Сколько живут донжуаны - Анна Данилова

«Она… простая деревенская женщина, работящая, мечтающая о своем женском счастье, о семье, детях. А вы, еще недавно испытывавший к ней нежные чувства, воспользовались ее растерянностью, провели с ней ночь, а потом так скверно пошутили, что напугали ее до смерти…»

— Она красивая… — вдруг сказал, глядя куда-то мимо Никитина, Андрей. — Очень.

И тут до Никитина дошло, что и опер положил глаз на его Людмилу. И так захотелось заехать ему между глаз!

— Знаешь, кто ты после этого? — Он посмотрел на него тяжелым взглядом. — Знаешь?

— Она простит тебя, вот увидишь. Только надо пойти к ней и во всем признаться. Ну что, мол, неудачно пошутил, что ты…

— …дурак? Да? Что же ты замолчал?

Они оба скользили по лезвию, уже кровило обидой и могло вылиться в драку, и тут вдруг Никитин подумал, что Вадима-то на самом деле кто-то убил, и этот «кто-то», настоящий убийца, до сих пор находится на свободе, а они вместо того, чтобы искать преступника, думают о разной чепухе.

— Так кто его убил-то? Кто отравил? Вы там работаете или как? — Он был уже сильно пьян и с трудом ворочал языком.

— Вроде бы баба… Или две бабы. Не поделили мужика. Я вообще не понимаю, чего они все в нем находили. Ну или другое — убили те, с кем он не поделился. Думаю, они там воровали тачки, разбирали их, ну, ты понял, да? Такой криминальный бизнес. Сейчас Ракитин, кстати, — он спокойно начал выбалтывать тайны следствия, — проверяет их мастерскую.

— А с виду вроде такой безобидный, со смазливой рожей. Бандит, оказывается.

…Проснулся Никитин в чужой квартире и, даже не давая себе труда понять, где именно, подумал в первую очередь о своих животных, коровах и свиньях, о птице, о своем большом хозяйстве, о работниках, которые могли расслабиться в его отсутствие и о чем-то забыть, кого-то оставить голодным или не подоить. И хотя такого не должно было случиться, потому что на ферме была железная дисциплина, все равно сердце было не на месте. Оно бухало в груди и отдавалось где-то в затылке, который болел так, словно там была открытая рана с мерцающими розовыми мозгами. Похмелье наказывало его за вчерашнюю слабость и глупость. Весь вчерашний день показался ему верхом неприличного идиотизма, и надо было срочно действовать, признаваться в своих ошибках и пытаться их исправить. Вспыхнула в памяти нехорошая мысль о потенциальном сопернике (еще одном!) — капитане Лазареве. А что, если он опередит его и отправится в Полевую, к Людмиле, и, воспользовавшись ее нервным состоянием, женской слабостью и незащищенностью, предложит ей свое покровительство?

Он сел и понял, что спал одетый на чужом диване. Скромное жилище опера навевало тоску. Как хорошо, что он не опер, а фермер, что у него много земли, животные, большой дом, деньги и безбедная старость. А что ждет Лазарева? Беспокойная и очень тяжелая, нервная работа. Повезет еще, если его не подстрелят на задании.

— Капитан! — позвал он и услышал, как в соседней комнате скрипнула кровать.

Никитин встал, сделал несколько привычных утренних упражнений, чтобы окончательно проснуться и размять мышцы, затем отправился на поиски капитана Лазарева. И только осмотревшись, понял, что вряд ли это его жилище. Вчера он что-то говорил о жене, о том, что надо бы ей позвонить, а это значит, что он женат, что он семейный человек. А семейный человек не может жить в таком безликом, без единого следа женского присутствия месте. Эта квартира с выгоревшими шторами, вытертыми коврами и старой мебелью, какую можно встретить в старых провинциальных гостиницах, скорее всего, служебная.

— Доброе утро, капитан! — поприветствовал он лежащего в постели с больными глазами Лазарева. — Ты извини меня за вчерашнее.

— Да ладно, чего там… — Андрей натянул одеяло до самых глаз. — Голова трещит.

— Не знаешь, где моя машина?

— Знаю, сейчас возьмем такси и доедем.

Никитин подошел к окну — над Москвой нависли темные гематомные тучи, падал мокрый снег. Миллионы людей сейчас давились в метро, автобусах, троллейбусах, спешили на работу. Офисы, сослуживцы, зависимость от начальства, борьба за выживание. Какие же они все несчастные! Ему вдруг так захотелось домой на ферму, что он отказался даже от предложенного Лазаревым кофе.

— Нет, поехали, кофе я у себя выпью.

Через час, уже в своей машине, в тепле, слушая радио, он, мчась в Полевую, звонил всем своим работникам, расспрашивая, как прошла ночь, не случилось ли чего, и, только уже выяснив, что, слава богу, все живы-здоровы и все в полном порядке, успокоился.

На выезде из Москвы он свернул в сторону нового микрорайона, где рядом с метро недавно построили небольшой продуктовый рынок, с трудом припарковался, втиснув свой внедорожник между маленьким открытым, полным капусты грузовиком и старенькой «Газелью», вышел и быстрым шагом отправился искать Людмилу. Он знал, что она торгует именно на этом рынке, ему говорили, но вот где именно и как ее искать, он не знал. Хотя задача была из элементарных — надо просто найти молочный ряд.

Он нашел ее по запаху молока и творога. Это специфический запах, приятный и возбуждающий аппетит.

Он сразу ее узнал, по росту, по светлым волосам, по ее красной вязаной кофте, в которой часто ее видел. Она разговаривала с покупательницей, одновременно накладывая в пакет творог. Уверенно орудуя глубоким совком, она явно чувствовала себя на своем месте. Работящая, хозяйственная, смышленая, ответственная, да еще к тому же красавица (Никитин вспомнил ее теплое, упругое и гладкое тело, которым он, собственник по натуре, еще недавно владел и ощущал своим, как и свою землю, ферму и дом, и почувствовал приятное волнение).

Он не сразу к ней подошел, стоял и любовался ею, стоящей за прилавком с алюминиевыми подносами с перламутровым зернистым творогом жирного сливочного цвета, стеклянными баночками с топленым молоком, подернутым коричневой пенкой, кастрюлей со сметаной с торчащим из нее половником и пластиковыми бутылками со свежим молоком, и мысленно уже освобождал ее от этой изнуряющей работы с коровами, молоком, рынком. Он женится на ней, и она будет сидеть дома, готовить ему еду, выращивать розы в саду, встречать его вечером после тяжелого дня, а в выходные они будут выезжать в Москву, в театры или цирк, а может, иногда позволят себе слетать куда-нибудь в теплые края.

— Мне килограмм творога, — сказал он, возникнув перед ней с широкой улыбкой на лице.

Увидев его, Людмила оторопела от неожиданности.

— Ты чего здесь делаешь? — спросила она, и глаза ее моментально наполнились слезами. — Творога захотелось?

— Вообще-то, поговорить надо.

— Некогда мне. — Она достала пачку сигарет, чем удивила его, и, бросив соседке, торгующей голенькими, желтыми, с коричневыми подпалинами домашними курочками «Посмотри тут!», вышла из-за прилавка и быстрым шагом отправилась к выходу с рынка.

Спрятавшись за газетный киоск, она закурила, глядя куда-то в пространство. Никитин никак не мог понять, что выражает ее лицо. Грусть, обиду? У нее был вид человека, который попал в беду и уже отчаялся как-то выкарабкаться.