Первый блицкриг, август 1914 - Барбара Такман

Двадцать шестого июля британский флот без всякой связи с разразившимся кризисом проводил пробную мобилизацию и маневры, имея численность экипажей по табелям военного времени. На следующее утро в 7 часов корабли эскадры должны были рассредоточиться — одни направлялись на учения в дальние моря, другие в свои порты, где часть экипажей направлялась в учебные команды, третьи — в доки, на ремонт. Как вспоминал впоследствии первый лорд Адмиралтейства, в воскресенье, двадцать шестого июля, стояла «прекрасная погода». Узнав о новостях из Австрии, он решил поступить так, «чтобы дипломатическая ситуация не определила военно-морскую и чтобы английский флот занял «исходные боевые позиции еще до того, как Германия узнает, будем мы участвовать в войне или нет, и, следовательно, по возможности еще до того, как мы сами примем решение об этом. Курсив был сделан рукой Черчилля. После консультаций с принцем Бэттенбергом, первым морским лордом, он направил приказ флоту не рассредоточиваться.

Затем он информировал о своем решении Грея и с его согласия передал сведения об этом в газеты, надеясь, что эта весть, возможно, произведет «отрезвляющий эффект» на Берлин и Вену.

Держать все корабли флота вместе было еще недостаточно, следовало, как подчеркивал Черчилль, вывести его на «боевые позиции». Главной задачей флота, по мнению адмирала Мэхена, этого Клаузевица военно-морской науки, было оставаться «флотом существующим». В случае войны английский флот, от которого зависела жизнь этой островной нации, должен был взять под свой контроль все торговые морские пути, защитить от вторжения как Британские острова, так и пролив Ла-Манш и французское побережье, выполняя свои обязательства по договору с Францией. Флот должен был обладать достаточной силой, чтобы выиграть любое морское сражение, навязанное германским флотом, и, кроме того, ему следовало остерегаться грозного оружия неведомой силы, которое называлось торпедой. Адмиралтейство преследовал страх неожиданной и необъявленной торпедной атаки.

Двадцать восьмого июля Черчилль отдал приказ своему флоту направиться в район военно-морской базы Скапа-Флоу, далеко на севере, у окутанных туманом Оркнейских островов в Северном море. Корабли покинули Портлэнд двадцать девятого, и к вечеру того же дня их цепочка, растянувшись на восемнадцать миль, прошла через Па-де-Кале, направляясь на север не столько в поисках славы, сколько в целях предосторожности, «Неожиданная торпедная атака, — писал первый лорд Адмиралтейства, — стала, по крайней мере, исчезнувшим кошмаром».

Подготовив флот к военным действиям, Черчилль обратил свой ум и энергию, бившую ключом, на срочную подготовку страны к войне. Двадцать девятого июля он убедил Асквита разрешить отправку предупредительных телеграмм, которые были условным сигналом Военного министерства и Адмиралтейства о введении предварительного военного положения. Англия не могла объявить угрожающего положения, как Германия, или осадного положения, как Франция, чем фактически вводились законы военного времени, но предварительное военное положение считалось «гениальным изобретением… позволявшим принять определенные меры по приказу военного министра без ссылок на кабинет… в то время, когда была дорога каждая минута».

Время подгоняло не знающего покоя Черчилля, который, предвидя развал либерального правительства, решил искать поддержки у своей старой партии консерваторов. Коалиция была не по вкусу премьер-министру, стремившемуся вступить в войну, имея единое правительство. Семидесятишестилетний лорд Морли, по общему мнению, не остался бы в правительстве в случае войны. Не Морли, а куда более энергичный министр финансов Ллойд Джордж был той ключевой фигурой, потерю которого правительство не могло допустить как в силу его недюжинных административных способностей, так и из-за огромного влияния на избирателей. Обладая острым умом, честолюбием и увлекающим слушателей уэльсским красноречием, Ллойд Джордж больше склонялся к пацифистам, но мог неожиданно занять и другую позицию. Недавно он испытал ряд неудач, нанесших вред его популярности. Он наблюдал за подъемом нового соперника, претендовавшего на руководство партией, которого лорд Морли называл «этот великолепный кондотьер из Адмиралтейства». Он мог, по мнению некоторых своих коллег, достичь политических преимуществ, сыграв против Черчилля своей «мирной картой». В общем, Ллойд Джордж представлял собой неопределенную и опасную величину.

Асквит, не имевший намерения ввергать раздираемую разногласиями страну в войну, с приводящим в бешенство спокойствием продолжал ждать событий, способных изменить точку зрения пацифистов.

Тридцать первого июля в своем дневнике он бесстрастно записал:

«Главный вопрос заключался в том, следовало ли нам вступать в войну или остаться в стороне? Разумеется, всем хотелось остаться в стороне».

В ходе заседаний кабинета тридцать первого июля Грей, занимавший менее пассивную позицию, высказался довольно прямо. Он заявил, что политика Германии является политикой «европейского агрессора, такого же, как Наполеон» (имя Наполеона имело для Англии лишь одно значение). Наступило время, убеждал он министров, когда откладывать дальше решение — поддержать Антанту или соблюдать нейтралитет — уже невозможно. Он сказал, что если будет избран нейтралитет, то он не будет тем человеком, которому, придется проводить эту политику. Подразумевавшаяся угроза подать в отставку прозвучала так, как будто он уже сделал это.

«Казалось, будто все разом ахнули», — писал один из министров. На несколько мгновений воцарилась мертвая тишина, члены кабинета замерли, неожиданно пораженные мыслью о том, что их существование как правительства поставлено под сомнение. Никакого решения принято не было, и заседание пришлось отложить.

В ту пятницу, канун августовских банковских каникул, фондовая биржа закрылась в 10.00 утра, охваченная волной финансовой паники, начавшейся в Нью-Йорке после того, как Австрия объявила войну Сербии. Стали закрываться и другие европейские биржи. Сити дрожал, предвещая гибель и крушение международных финансов. По свидетельству Ллойд Джорджа, банкиры и бизнесмены приходили в «ужас» при мысли о войне, которая разрушила бы «всю кредитную систему с центром в Лондоне». Управляющий Английского банка посетил в субботу Ллойд Джорджа и информировал его о том, что Сити «решительно выступает против нашего вступления» в войну.

В ту пятницу лидеры консерваторов собрались на совещание в Лондоне, чтобы обсудить кризис. Многих пришлось вызвать из-за города, где они проводили конец недели. Душа, сердце и движущая сила англо-французских «переговоров» — Генри Вильсон стремительно подбегал то к одному, то к другому участнику совещания, умоляя, требуя, доказывая необходимость немедленного принятия решения. Он твердил, что нерешительные либералы станут причиной позора Англии, если отступят в этот момент. Общепринятым эвфемизмом совместных планов Генерального штаба были «переговоры». Формула «никаких обязательств», разработанная первоначально Холдейном и вызвавшая недовольство Кэмбелла-Баннермана, отклоненная лордом Эшером и упомянутая в 1912 году Греем в письме к Камбону, все еще отражала официальную позицию правительства, несмотря на всю свою бессмысленность.

И действительно, война, как говорил Клаузевиц, является продолжением национальной политики, это же относится и к военным планам. Англо-французские планы, разрабатываемые в мельчайших подробностях в течение девяти лет, были не игрой, не фантазией или упражнениями на бумаге с целью отвлечь и занять умы военных, чтобы они не натворили других бед. Планы были либо продолжением политики, либо ничем. Они ничем не отличались от соглашений между Францией и Россией или Германией и Австрией, кроме заключительной юридической фикции, что они не «обязывают» Англию предпринимать какие-либо действия. Члены парламента или правительства, которым это не нравилось, просто закрывали глаза, а другие, как загипнотизированные, верили в эту выдумку.