Мастер осенних листьев - Андрей Кокотюха

– Мне не скучно.

– Ну-ну. Неправильно это.

Потоптавшись вокруг Эльги, старушка (березовый лист и редкая, южная шелковица) ретировалась в дом, но потом еще долго в беспокойстве выглядывала в окошко, наблюдая за сидящей на чурбачке девочкой.

Иногда Эльга вместо животных и птиц набивала пейзажи.

Для таких букетов главное было – увидеть красоту. В красоте состояла суть всякого места. Эльга вычислила это сама. Причем красота могла быть и мрачной, и даже пугающей, как ночной лес или полынья в озере, проломленная повозкой.

Обычно Эльга переносила на дощечки снежные поля и ограды, далекие домики и дымы, уходящие в небо. Рядками ложилась серебристая ива, желтым ольховым листом проступало солнце, в веточках можжевельника густел лес.

От букетов веяло спокойствием и свежестью. Казалось, свежесть можно даже вдохнуть, если поднести дощечку достаточно близко.

Следующими после Рыцека очень хорошо получались лошади.

Эльга ходила к торговой площади, где на задах, у самой городской стены размещались склады и большая конюшня. Ее пускали внутрь, и там, в запахах сена и навоза, она забиралась на высокий запорный брус, как на лавку, устраивала сбоку сак, втыкала в расщелины запасные дощечки и под свет, сочащийся из окошек под крышей, принималась за работу.

Конюх и мальчишки, ему помогающие, наблюдая ее на брусе, будто на жердочке, прозвали ее птичкой. Хотя для птички она была уже великовата.

– Ну я же Галкава, – сказала им Эльга, – это означает «птичье дерево». Так что ничего удивительного.

Не любить лошадей было нельзя. Они казались Эльге усталыми силачами, безропотно согласившимися на служение людям. Она смотрела, как их расседлывают и моют, как отводят в стойла, как кормят яблоками и подсоленными хлебными корками, расчесывают, накладывают лепешки пахучей мази на натертые или искусанные места. Бока их подрагивали, копыта постукивали о крепкий пол.

Сутью лошадей были клевер, овес, луговая трава, часто – ромашки.

Они и получались у Эльги большей частью усталые и мудрые. С безмолвным вопросом в фиалковых или ореховых глазах.

Мальчишки за букеты чуть ли не дрались. Конюх же взял всего одну дощечку, где Эльга изобразила веселую кобылку по имени Марра.

Часто Эльге приходилось заменять отсутствующие в саке листья более-менее подходящими, но букеты от этого не становились хуже. Что, конечно, было странно. Неужели это мастерство так выросло, что позволяло вольно обращаться с набивкой?

Когда Эльга спросила об этом Униссу, та просто пожала плечами и выбросила дощечки в печь.

– Зачем? – вскрикнула Эльга.

Она едва не кинулась в огонь сама. Слезы брызнули из глаз. Листья жалобно потрескивали в жаркой печной пасти: спаси, спаси!

– Мастер Мару!

– Эльга!

Унисса поставила ученицу на ноги и встряхнула. Лиственное крошево, будто пепел, посыпалось под ноги.

– Запомни, – сказала она ей. – Это обманное мастерство. Когда меняешь один лист другим, вроде бы ничего не происходит. Иногда изображение даже кажется ярче, живее. Но на самом деле так в твои букеты заползает ложь. Понимаешь? Только грандаль, наверное, может набить букет из любого листа, и тот будет правдой. Поняла?

Эльга всхлипнула и кивнула.

– Да, мастер Мару.

– Так можно навсегда потерять мастерство. Ложь из пальцев проползет в душу, и ты перестанешь видеть мир таким, какой он есть.

– А каким буду видеть?

– Искаженным. Мертвым. И останется у тебя одна дорога – в Серые Земли.

– Почему?

Унисса вздохнула.

– Потому что ты начнешь видеть красоту в пепле и гари. Тебе станет тошно находиться среди живых людей, и ты предпочтешь мертвых.

В конце зимы их снова навестил Фаста, исхудавший и грязный, поделившийся с Эльгой горстью крохотных орешков.

– Возвращаются! – со значением произнес он.

– Кто? – спросила Эльга, раскусывая орешек.

Фаста хмыкнул и прошелся перед углом с букетами, забравшимися уже и под потолок, постоял у одного Рыцека, у другого, потом показал пальцем:

– Мне такого же набейте.

– Берите любого, – предложила Эльга.

– Да? – недоверчиво спросил Фаста. – Это твои?

– Ее, – подтвердила Унисса.

– Тогда возьму. – Илокей потянулся сначала к одному букету, передумал и снял дощечку поменьше. – Друга в путешествиях не хватает, – сказал он, оглаживая лиственного Рыцека. – А так всегда со мной будет. Дырочку просверлю, на шею повешу. Пусть теребит, пусть мурлычет. Все не одиноко.

Фаста солнечно улыбнулся.

– А кто возвращается? – снова спросила Эльга.

– Воины. – Фаста угостился своим же орешком с ее ладони. – Боевые мастера с учениками. Тангарийцев разбили? Разбили. Сумасшедшего мастера за перевал прогнали? Прогнали. Чего б не вернуться?

– А когда?

Фаста посмотрел на ученицу.

– Так вчера. Я их обогнал.

– Все, Ило, пойдем мыться, – потянула его в кухню Унисса. – Вода греется. И белье твое надо основательно постирать и заштопать.

– Ты хитрая, – сказал Фаста, давая себя увлечь. – Не вчера, завтра, – махнул он букетом Эльге, пропадая в коридоре.

– Мяу?

Эльге на мгновение показалось, что кот с дощечки подал голос. Но затем в ногу ей толкнулся живой Рыцек и вопросительно поднял мордочку.

– Ах, это ты!

– Мяу?

На следующий день к полудню, казалось, весь Гуммин высыпал из домов наружу.

Унисса и Эльга по узким улочкам кое-как пробрались на площадь перед домом энгавра и зданием городского управления, но в первый и даже во второй ряд им пробиться не удалось. Горожане стояли плотной, чуть ли не каменной стеной.

Впрочем, такое творилось не только перед площадью, но и на всем пути от северных ворот.

Сыпал мелкий, тающий в воздухе снежок. На длинных древках полоскались флажки Края. Городской кафаликс в непременном колпаке надрывал горло.

– …рои! – кое-как улавливала Эльга. – …разились и победили!..лаву кранцвейлера…

Когда кафаликс умолкал, вступали барабаны. Бум-бум-бум!

– …одня мы встречаем…

Толпа внезапно заволновалась, вспыхнул и разросся, прокатился поверх голов и шапок шорох, шепот: «Идут! Идут!»

– …аших мастеров!

Эльге было обидно.

Когда движение, шум и голоса потекли от северных ворот, даже на цыпочках она не видела ничего. Не считать же чем-то пестрые пятна, на мгновение возникающие в кривых прорехах, появляющихся между стоящими? Это даже не мастера могли быть, а толпа на противоположной стороне мостовой.