Суета сует. Бегство из Вампирского Узла - С. П. Сомтоу

– Не всегда.

– Давай сыграем в игру? Что-то типа покера на раздевание.

– На мне больше вещей, чем на тебе, – улыбнувшись, сказала Памина, – если считать весь мой пирсинг.

– Нет, – пояснил Тимми, – мы не будем ничего снимать. Мы будем обнажать наши души.

Памина вздрогнула.

– Знаешь, я бы предпочла просто потрахаться.

– Проблема в том, – сказал Тимми, – что я, кажется, не могу. Я даже и не пробовал. Я все еще что-то чувствую там, внизу... иногда... но... я не знаю, что если...

Он покраснел! Его двухтысячелетняя душа в теле молоденького мальчишки на самом деле пришла в замешательство... он нервничал от одной только мысли о сексе. А Памина... Памина в свои небольшие, собственно, годы уже и не помнила, сколько точно у нее было мужчин, начиная с того дня, когда герр Бергшнайдер, ее учитель английского, зажал ее в классе у шкафа. Она пришла к Тимми в поисках неуязвимого, потустороннего существа – того существа, каким ей хотелось бы стать самой. А нашла самого обыкновенного человека... такого же, как она.

– А может, попробуем? Вдруг у тебя получится? – спросила она. – А потом, может быть, и сыграем в эту твою игру с раздеванием души.

– В последний раз, когда ко мне приходила девушка, я превратился в акулу и перекусил ее пополам.

– Ну, меня-то ты не перекусишь. Потому что я тебя не боюсь.

– А с чего бы ты стала меня бояться? Во мне больше нет магии.

Она сбросила куртку. Стянула черные джинсы, сняла футболку. Он смотрел на нее; ей показалось, что он старается изобразить равнодушие, но его выдавал румянец на щеках. Она взяла его руки и положила их на свою маленькую голую грудь. Он прикоснулся к ней так осторожно... В его руках была сила – теперь она верила, что когда-то он разрывал людей на куски, вот этими самыми руками, – но сейчас они были такими ласковыми и легкими, как дуновение ветра, того самого ветра, который веет в его песнях – тех, что были тогда, десять лет назад, – в песнях, предшествовавших его исчезновению.

Она не знала, увидит ли он в ней ту двуполую чувственность, которую многие видели в ней; или же ее тонкие губы, ее левый сосок, проколотый шипас-тым серебряным гвоздиком, ее правая грудь, где была татуировка с плачущим сердцем, что роняет пурпурные слезы до самого пупка, и сосок, пронзенный английской булавкой из белого золота... может быть, ему станет противно, и он ударит ее, обзовет ее шлюхой, швырнет на кровать, нассыт ей на лицо, оттрахает ее в задницу... похоже, ее обнаженное тело вызывает именно такое желание у мужчин, начиная с герра Бергшнайдера и заканчивая Сашей Рабиновичем, этим умственно отсталым мальчишкой из кошерной мясной лавки в конце Цукербротгассе... с ним она в первый раз попробовала человеческую кровь.

И уже тогда в ее мыслях был Тимми Валентайн... этот нечеловеческий голос по радио, отдающийся эхом в закрытом магазине, сочащийся сквозь застекленный прилавок, заваленный красным холодным мясом... проникавший даже в морозильную камеру, где висели бараньи туши и где они с Сашей трахались в первый раз... когда он споткнулся и ударился щекой о нож, висевший на стене, и тогда она и попробовала кровь... такую горячую, в одно мгновение наполнившую эту холодную комнату теплом... а Тимми по радио пел:

Приходи ко мне в гроб,

Я не хочу спать один,

и тогда она поняла, что она не такая, как все... и тогда же начала прятаться от света.

Он все равно не поверит, подумала она.

Раздался звук спускаемей воды. Памина даже не заметила, как Тимми ушел в ванную. Дверь открылась, и Тимми вернулся обратно в спальню. На нем не было ничего, кроме полоски бактерицидного пластыря на пальце, который она укусила. Он стоял в полосе флюоресцентного света, падавшего из ванной, – белого-белого, белее снега, а его черные волосы были черней самой ночи. Следы полустершегося макияжа сделали его глаза еще яснее, еще ярче; его взгляд словно приковал ее к месту, он смотрел ей в глаза, не давая возможности опустить взгляд ниже – вдоль шеи, по красивой мальчишеской груди, и дальше вниз, до его безволосого плоского лобка, и еще ниже, к чуть набухшему крошечному члену, к белым шрамам, оставшимся после кастрации... и она подумала: вот я – вся утыканная железками, разрисованная чернилами, и он, совсем без ничего, но на самом-то деле только я тут и голая, а он – нет... он укутан покровом своего прошлого, своих теней, своих древних ран. Он прекрасен, как глоток воздуха, который ты делаешь, когда начинаешь петь, как чистый лист в самом начале книги.

Интересно, какой я ему кажусь: тоже красивой или попросту безобразной? Может быть, он ударит меня? Я вся дрожу... и сейчас опять начну думать о крови.

– О чем ты думаешь? – спросил он. – Или ты разочарована, что я оказался самым обычным мальчишкой?

– Что ты, нет, – сказала она. – Конечно же, нет.

Значит, она все-таки его боится. Он подошел ближе. Теперь они стояли на расстоянии вытянутой руки, и она чувствовала его запах, сладкий, сладковатый аромат с легким привкусом старого грима; а чего она, собственно, ожидала? Вони гниющей могилы?

– Может быть, еще крови? – спросил он и, сорвав пластырь, выдавил крошечную капельку крови, сверкавшую, словно отполированный аметист.

– Я буду вампиром! – прошептала она. – Буду! Буду! – Она знала из многочисленных фильмов, что для того, чтобы стать вампиром, нужно не только, чтобы тебя укусили, нужно, чтобы он дал тебе свою кровь.

Она упала на колени, обвила его талию руками, слизнула эту единственную капельку крови и почувствовала в кончике пальца биение его сердца, почувствовала, как встает его член, так что головка коснулась уголка ее губ. По телу прошла сладкая дрожь – лишь от того, что она прикоснулась щекой к его бедру.

– Флейта сломана, – сказал он и коротко хохотнул.

Как же он нервничает, подумала она.

– Я ее починю, – сказала она и нежно провела языком по бледному шраму. – Я соберу тебя заново.

Он закрыл глаза и запел в полузабытье, сам себе:

– Вей, зимний ветер, вей...

Конечно же, секс получился так себе. Он просто стоял и вообще ничего не делал. Все сделала она. А он даже не кончил по-настоящему: разок застонал, мышцы живота несколько раз сократились, и его полуэрегированный член пару раз дернулся. А чего еще ждать от занятий любовью с кастратом?! Впрочем, он тоже кое-что сделал для нее. Позволил ей потереться о его ногу – вверх и вниз. Нежно погладил кончиками пальцев ее половые губы, застенчиво поцеловал клитор – скользящим поцелуем, едва коснувшись ее своими сухими губами, – но ей не в чем было его винить. В конце концов, он был мертвым почти две тысячи лет, а до этого у него не было даже шанса изучить искусство любви.

Она ожидала, что их занятие любовью приведет Тимми в восторг и трепет, но она ошиблась. Ничего этого не было и в помине. Сейчас он уже сладко спал; его тонкие черты освещались синеватыми вспышками света телеэкрана, на котором шел старый фильм «ужасов» – из тех, где изящная, утонченная героиня демонстративно проявляет свои чувства под буйство симфонической музыки. Может, ей стоит уйти?