Суета сует. Бегство из Вампирского Узла - С. П. Сомтоу

– Мои песни вообще ничего не значат. Это просто песни.

– Но, судя по ним, ты пережил что-то ужасное... по-настоящему страшное... то есть это же сразу чувствуется...

Он отошел от нее. В конце концов, люди во все времена – одинаковы. Они вообще ничего не знают. Живут, как какие-то муравьи: ни тебе памяти тысячелетий, ни тебе древних воспоминаний. Чистые страницы – все до единого. «И я становлюсь точно таким же, – подумал Тимми. – Если бы Памина не завела разговор об этой сказке, я бы уже никогда и не вспомнил... пятьсот лет назад... этот ужас, который Карла Рубенс стерла из моей памяти и показала... что быть человеком – это как будто иметь возможность стирать куски текста, написанные мелом на школьной доске твоей памяти... как, даже не знаю... болезнь Альцгеймера или что-нибудь в этом роде... только в более монументальных масштабах... ты просто все забываешь... целый век – за одно мгновение. Ты запираешь все двери и выбрасываешь ключи».

– Вампиры, – сказал Пи-Джей, – десятки вампиров... как в старые времена. Но мы достанем их всех. Я так думаю. Господи. Я надеюсь.

– Жертвы, – сказала Хит, – десятки жертв. И только один вампир. Но теперь его поймали и заперли, и он не сможет освободиться. Но он разговаривает со мной, когда я сплю, и я не могу прогнать его из моих снов.

И они начали наперебой рассказывать друг другу о тех кошмарах, что творились в двух городах, которые так далеко друг от друга и которые оба имеют название «Город Ангелов».

Они сидели в ярко освещенной кофейне, в дальнем углу какого-то гипермаркета, который располагался в маленьком торговом центре; бывший оперный театр был всего в паре минут ходьбы – если, конечно, ты знаешь, как добраться туда «огородами», по хитросплетению всех этих узеньких улочек и переулков. Тимми не разрешили взять с собой телохранителей, но если вдруг что-то случится, Тимми всегда мог связаться с Пи-Джеем по пейджеру. Впрочем, Пи-Джей был уверен, что ничего не случится. Эта странная девочка, эта Памина Ротштайн, кажется, хорошо подходила Тимми. Сегодня утром он выглядел таким... не то чтобы умиротворенным... но каким-то расслабленным, не таким нервным и дерганым, как обычно...

Пи-Джей не знал, что именно произошло между ними этой ночью. На самом деле он был мужчиной, но в его чувствах и ощущениях осталось что-то от женщины – еще с тех времен, когда ему, совсем юному мальчику, открылся мир духов, и он стал ма'айпотсом, в традиции шошонских шаманов – священным мужем, который и жена тоже. А потом, когда он победил эту ведьму, Симону Арлета, которая собиралась устроить чуть ли не конец света, он утратил свои магические способности... только изредка они возвращаются к нему, но это была только слабая тень былой силы. Он был уверен, что именно память тех лет, когда он был ма'айпотсом, и помогает ему так замечательно удовлетворять Хит в постели; она часто ему говорила, что он всегда знает, чего именно она хочет, еще до того, как она сама это поймет.

– ...поэтому я знаю, что чувствует мужчина и что чувствует женщина, но я не могу себе даже вообразить, что чувствует он... – проговорил Пи-Джей вслух, отвечая собственным мыслям. Хит игриво толкнула его под руку, в которой тот держал кусок торта.

– Ты только об этом и думаешь, – сказала она.

– Ты тоже только об этом и думаешь, – ответил он. – Хочешь затрахать меня до потери сознания.

Она рассмеялась.

– Твоя интуиция тебя подводит. Я думала совсем о другом... этот амулет. Может быть, просто спустить его в унитаз?

– Неплохая идея, – сказал Пи-Джей. – Как думаешь, что тогда произойдет?

– Вампиры в канализации? – произнесла она голосом Дрю Берримор. – Слушай, Пи-Джей, а почему ajarn просто не уничтожил Эйнджела Тодда? Всадил бы кол ему в сердце, бросил бы тело в святую воду, и всем было бы спокойнее.

– Знаешь, я уже думал об этом, – сказал Пи-Джей. – Может, все дело в мировом равновесии. Индусы зовут это кармой. Шаткий танец причин и последствий, который не дает вселенной остановиться... но мы, индейцы, рассматриваем бытие как круги... круги, которые размыкаются, и их нужно снова соединить... понимаешь?

– Тайны Дикого Запада, – сказала Хит. – Поэтому я и вышла за тебя замуж...

– Нет, я серьезно...

– Пи-Джей, ты правда считаешь, что это все – не случайно? Амулет... то, что я прилетела сюда... что мы сидим тут с тобой... Тимми, который сейчас в двух шагах от нас, в этом оперном театре... все это части единого предопределения? Получается, что, когда Тимми и Эйнджел поменялись местами, эта история еще не закончилась... и мы сейчас только на середине...

– Да, они словно две половины одного ДНК – будто зеркальные отражения – обвивают друг друга спиралью.

– И время от времени они сталкиваются друг с другом, и в тех местах, где они соприкасаются, они как бы перетекают друг в друга, и один живет жизнью другого до тех пор, пока на следующем витке спирали снова не пересекутся, и... Господи, у меня голова идет кругом!

Пи-Джей рассмеялся.

– У меня тоже. Но кого это волнует?

– В смысле?

– Может, займемся любовью? Прямо сейчас?

– А вдруг надо будет срываться к Тимми? Ты же вроде как на боевом посту.

– Да, но... знаешь... сейчас уже вечер... это маленький городок в Германии... здесь не ходят по магазинам с наступлением темноты... мы можем заняться этим прямо на мостовой, и никто даже и не заметит... ну, разве что...

– Или прямо под этой кошмарной статуей во дворе у отеля? Которая похожа на Гитлера в лохмотьях?

– Вообще-то это святая Катерина, которую здесь очень чтят.

Они встали из-за стола. Пи-Джей бросил на стол несколько банкнот, явно больше, чем нужно – старая дама, сидевшая за соседним столиком, неодобрительно цокнула языком, увидев такую варварскую щедрость, – и, чтобы окончательно поставить точку, поцеловал Хит нагло и страстно, прямо на глазах оторопевшей старушки.

– Подожди. – Хит отстранилась и схватилась за грудь. – Амулет... такое ощущение... даже не знаю. – Она казалась растерянной. – Кажется, Эйнджел ревнует.

«Замок герцога Синяя Борода» – не очень длинная опера, но она опустошает... выпивает тебя до дна... Как вампир, с грустью думал Тимми.

Сам процесс опустошения начался задолго до начала представления, когда несколько импресарио и невыносимо старых оперных примадонн пустились в занудные воспоминания о прошлом. Если бы они знали Амелию такой, какой знал ее он... необузданной, дикой женщиной, которая прижимала его к своему лону, источавшему менструальную кровь, и заставляла его, как котенка, лизать эту сгущенную кровь... Тимми улыбнулся едва заметной улыбкой. Шелковое белье под его нежными лапками. Из мальчика он превращался в зверя, сгущаясь тенью в подобие плоти, мурлыкал над ее горячей кожей, совал пушистую голову прямо в эту расселину из жаркой и скользкой материи, что сжималась вокруг него, словно пытаясь его протолкнуть к самой матке... больше я так не смогу никогда, думал он. Один образ сменял другой... ключи, отпирающие двери... обнаженные ступни, бегущие по деревянному полу... нос, упирающийся в землю, исполненную таких резких запахов... вот он падает, обнаженный, с небес на землю, птицей смерти, летучей мышью в смертельном выпаде... И все это – я, думал он. То есть был я. Но теперь, когда я поменял эктоплазменное бытие на протоплазменное... ему вдруг захотелось превратиться в какого-нибудь маленького зверька... в мышь, например... чтобы умчаться отсюда... прочь... сквозь лес человеческих ног, сквозь запах пота и грибка... может быть, если я смогу сосредоточиться, то есть по-настоящему сосредоточиться, у меня все получится... но нет. Он выдает желаемое за действительное.