Кабинет доктора Ленга - Линкольн Чайлд

стены стоял рабочий стол на козлах, где лежали фотографии прибора в его первозданном виде, а также полудюжина толстых блокнотов и куча самоклеящихся листов, исписанных какими-то каракулями.

Пендергаст дождался, когда Ференц осмыслит все это, и заговорил:

– Первоначально устройство стояло в подвале старинного дома в Джорджии, где его перегружали сверх предела. Результат вы видите. Каждый провод, каждый болт и каждая гайка, каждая электрическая цепь и микросхема – все перевезено сюда и приведено в точно такой же вид, в каком было найдено в Джорджии.

Ференц кивнул. Воистину адская работа! Даже осколки стекла, вероятно, лежали на тех же местах, где были подобраны.

– Эти блокноты, – продолжил Пендергаст, – содержат пояснения, функциональные и конструктивные схемы, инструкции – все, что, как мы посчитали, может иметь отношение к прибору. Ваша задача, доктор Ференц, состоит в том, чтобы привести прибор в рабочее состояние. За три недели или быстрее.

– Три недели?

Ференц вспомнил: Проктор говорил что-то такое.

– Вот почему я спросил, не могут ли вам повредить стресс и недосыпание.

– Почему именно три недели?

Молчание.

– Это моя забота. Давайте проясним вот что, доктор Ференц: ваша забота – заставить прибор работать, моя – определять, зачем это нужно. Это касается только меня. Расспросы и любопытство не приветствуются. Мы поняли друг друга?

Заявление Пендергаста, точнее, его безапелляционный тон изрядно разозлил Ференца. Но он напомнил себе, что нужно сохранять хладнокровие и не повторять прежних ошибок. Помогла и мысль о четверти миллиона долларов, тепленьких, только что переведенных на его счет.

– Отлично. Предавайтесь своим заботам.

Слабый, мимолетный намек на улыбку.

– А теперь, пока ужин еще не готов, не вернуться ли нам в библиотеку, чтобы преклониться перед алтарем абсента, хотя он может превратить нас в своих верных прислужников?

Ференц отступил на шаг:

– Ведите.

34

8 декабря 1880 года, суббота

Г. П. Манк посмотрел на испачканный рукав сюртука, оторвал кусок плоти, прилипшей к ткани, и отбросил в сторону, пробормотав проклятие на родном черкесском языке. Затем снова ухватился грубыми ладонями за ручки деревянной тачки. Лежавший в ней сверток был не очень тяжелым, максимум – шесть стоунов[65]. К огромному облегчению Манка, он еще не дозрел. Профессор слишком долго держал последний сверток внутри тоннелей с их спертым воздухом в самый разгар бабьего лета, и тот начал меняться. С наступлением декабря в тоннелях стало холодно, и профессорские свертки теперь менялись уже не так быстро, за что Манк был искренне благодарен.

Он повез тачку по сырым коридорам. Деревянные колеса скрипели при каждом обороте. Чахлый желтоватый свет оплывших факелов в кованых железных держателях, установленных через равные промежутки, выхватывал потеки селитры, черную плесень и влажные пятна на кирпичных стенах. Тоннели пролегали под грязным переулком, известным как Кау-Бей. Прежде здесь располагалась подземная насосная станция, восходившая ко временам Коллект-Понд[66] и первых голландских поселенцев. Год назад станцию закрыли, вход в нее замуровали; профессор сказал, что это большая удача для них. Потом он велел Манку пробить дыру в задней стене заброшенного тоннеля, когда-то служившего для подачи угля в дом наверху – Кабинет природных диковин и иных редкостей Шоттама, популярный музей всевозможных странностей и причуд. Пролом открывал доступ к лабиринту служебных тоннелей, проходов и мостков старой насосной станции, ныне изолированной от всего мира. После этого Манк помог профессору перенести лабораторию и операционную с третьего этажа Кабинета диковин Шоттама в заново пригодившиеся тоннели.

Он медленно повернул за угол. Стая пауков разбежалась во все стороны, пуговки их глаз светились на темной стене. Манк толкал тачку, не обращая на них внимания. За последним поворотом начинался короткий коридор: Манк прорыл его, чтобы соединить старый угольный тоннель с насосной станцией, и выложил кирпичом стены и свод. Угольный тоннель некогда вел в котельную Кабинета Шоттама. Манк взял факел, лежавший на краю тачки, зажег его от последнего факела в тоннеле и поднял над головой. Пламя осветило прямой проход с кирпично-каменным сводчатым потолком, по всей длине заваленный глыбами угля. По обеим сторонам тоннеля располагались ниши шириной в три фута и высотой в пять, половина их была кое-как заложена кирпичом. На стенах поблескивала вода, слышался слабый, неравномерный перезвон падавших капель. И больше ни звука.

Манк сделал еще шаг, одной рукой толкая тачку, а другой держа факел, и остановился возле незаложенной ниши. Рядом, на полу, были стопка кирпичей, ведро с водой, корыто для приготовления раствора, джутовый мешок с цементом, мастерок и мотыга.

Вытянув факел перед собой, Манк осветил нишу. Там лежали два тела, завернутые в хирургические простыни, которые задубели от высохших пятен. Крысы, как обычно, уже добрались до них и прогрызли простыни в нескольких местах. Кусок ткани отпал, открыв полуразложившуюся руку. Багровая плоть отделилась от костей. Запястье все еще обвивал клочок полусгнившего кружева.

Манк вставил факел в держатель, привинченный к кирпичной стене, наклонился к бочке и осторожно, чтобы снова не замарать рукава, вытащил сверток и затолкал в нишу. Край ткани развернулся, показалась голова с разметавшимися волосами – длинными, каштанового цвета. Выругавшись вполголоса, Манк просунул останки дальше в нишу, заново обернул их простыней и сделал последний толчок, вбивая тело между другими.

Он дотошно осмотрел рукава и манжеты, убеждаясь, что не испачкал их плотью и жижей. Затем опустился на колени, взял мешок, высыпал в корыто нужное количество цемента, добавил воды и принялся размешивать раствор мотыгой. Обмазав свежеприготовленным раствором дно ниши, он уложил ряд кирпичей, добавил раствора в стыки и постучал сверху ручкой мастерка. Еще один слой цемента и кирпичей, потом еще один, и вскоре альков был надежно заложен: его содержимое скрылось в вечной темноте.

Манк медленно поднялся, взял факел со стены и покатил обратно пустую тачку – скрип, скрип, скрип – через лабиринт тоннелей, к операционной, готовясь забрать следующий сверток: он прекрасно знал, что долго ждать не придется.

35

Девятилетняя Констанс сидела на подоконнике своей спальни на втором этаже и смотрела в высокое окно. Для живших здесь людей, таких как кухарка миссис Пейлгуд или учитель мистер Мозли, это был «дом», а для Констанс – дворец.

Но дворец не место для девочки вроде нее. Она помнила время, когда папа и мама еще были живы, когда у них была еда и тепло от плиты, а в их маленькой, меньше этой комнаты, квартире пахло вареной капустой и папа, чумазый после работы в порту, терпеливо показывал им карточные фокусы, учил языку глухонемых и чревовещанию. То была маленькая, скромная квартира.