Шахматы без пощады: секретные материалы... - Виктор Корчной

Казалось, я обречен — еще неделя, и матч бесславно окончен. Но на помощь мне пришли люди, которые после пресс-конференции узнали о моем бесправном положении, пришли добровольцы. И что- то изменилось…

Где-то после 18-й, трудной партии, где я 60 ходов мучился в тяжелой позиции и, наконец, спасся, в мою комнату в отеле постучали. Вошли два молодых человека. Они, мужчина и женщина, приехали из Манилы, они предложили бесплатно свою помощь. Американцы, в свое время закончившие Гарвардский университет, Виктория Шеппард и Стивен Двайер занялись йогой, стали членами организации «Ананда Марга».

Симпатичные, высокообразованные, они понравились всем в нашем лагере. На 19-й партии Диди и Дада, так мы их теперь называли, появились в зале в оранжевых одеяниях. По мнению нашего друга Браны, это выглядело как-то несерьезно, маскарадно. Но оказалось, были и другие мнения. Закрыв лицо платком, вышел из зала Зухарь, за ним потянулись и другие члены советской группы — за четверть часа йоги добились того, за что я безуспешно боролся два месяца! Впрочем, советские отступали недолго. С помощью Кампоманеса они уже на следующий день перешли в контрнаступление. Йогам запретили сидеть в их оранжевых одеждах, запретили приближаться к советской группе…

На шахматной доске у меня нелегкое время. Я слабо играл 20-ю партию. Она отложена в проигранном для меня положении. Если Карпов записал правильный ход, то ходов через пять мне придется сдаться. Записывая ход, Карпов на удивление продумал полчаса…

Мне рассказали позже такую историю: Дада спросил у Стина — как позиция? Стин, в плохом настроении, был немногословен: «Плохо, Корчной проигрывает». Дада сказал: «Нет, будет ничья». Я приехал на доигрывание. Все холуи Карпова, включая Зухаря, ждут меня. Я понял тут же: Карпов записал не лучший ход, предстоит серьезное доигрывание. У меня все равно тяжелое положение — мне нечем ходить. Но Карпов играет сверхосторожно. Мне удалось спасти партию! Мой болельщик Гарри Голомбек сказал, что после этого доигрывания он поверил в реинкарнацию, в многократное рождение души…

Накануне 21-й партии — опять заседание жюри. Кампоманес откопал, что мои помощники-йоги находятся под следствием по подозрению в убийстве дипломата. Они выпущены на поруки. Преступникам не место в зале! Так называемая «презумпция невиновности» — пока человек не осужден, он не преступник — не признается в Советском Союзе, не признается она и Кампоманесом. Защищаясь от советского диктата, я расширяю свою группу: отныне Диди и Дада — члены моей делегации! В ответ Батуринский шлет возмущенную телеграмму доктору Эйве. Президенту придется приехать в Багио — взглянуть на людей, которых титулованный юрист-бандит называет террористами.

Странный случай накануне 21-й партии. Йоги научили меня одной фразе на санскрите. Если я увижу Зухаря — полезно сказать ему эту пару слов. Действительно, перед 21-й партией приезжает Зухарь и направляется прямо ко мне — видимо, пожать мне руку. Ему в лицо я выпаливаю подготовленную фразу. Он закрывает голову руками и отступает…

После такой маленькой победы партия моя развивается, как по нотам. Я выиграл ее при доигрывании. 4:2! Карпов стал заметно уставать. Нервы его не выдерживают, он плохо спит. Он ругает тренеров за свои неудачи. В советской прессе, и в западной прокоммунистической тоже, появляются сообщения, что под его окном дебоширят хулиганы, не вовремя летают самолеты. Полное вранье, конечно, но надо как-то объяснить народу неуверенную игру чемпиона, заодно бросив тень и на претендента — не его ли люди там дебоширят? Натренированный играть 24, только 24 партии, Карпов смертельно устал. Интервью дает экс-чемпион мира Таль. В его рассказе сквозит отчаянье — что теперь будет?.. Между тем, продолжается наступление на моих йогов. Им уже запретили показываться на игре, запретили жить в отеле, где я живу, запретили даже в этом отеле показываться.

В этой ситуации мне бы следовало играть поосторожнее, затянуть матч, дождаться, пока Карпов совсем обессилит. Но я борюсь за победу каждый день, я рискую, заставляю и Карпова играть с полной выкладкой. Ну, вот и случилось — я испортил хорошее положение в 27-й партии и проиграл ее. 5:2! Карпову осталось выиграть всего одну партию. Но, кажется, он в этой партии отдал все без остатка, последний пучок энергии. Белыми он не уравнял игры. Партия отложена в несколько худшем для него положении. При доигрывании в моем цейтноте он играет быстро и бездарно. Я выиграл. 5:3!

В голландском шахматном «Бюллетене» в статье моего бывшего тренера Г. Сосонко я прочел фразу о «безукоризненной эндшпильной технике симпатичного чемпиона мира». Странная фраза; я бы откорректировал ее, добавив к нескольким словам частицу «не». 29-я партия. Мне удается найти дебютное построение, малознакомое чемпиону мира. Всю партию он в защите. Партия откладывается все еще с шансами на спасение у чемпиона. Но при доигрывании в моем цейтноте он опять сбивается с правильного курса. 5:4!

Что случилось? Карпов, который имел колоссальный психологический, спортивный, шахматный, да и политический перевес, не сумел его использовать, стал уступать в матче позицию за позицией. Единственная уступка, на которую согласилась советская сторона — убрать своего психолога из пределов моей видимости — дорого обошлась чемпиону. Он утратил свои лучшие качества, и в первую очередь — тонкость психологической оценки позиции. Боюсь, что этот термин даже гроссмейстерам будет не очень понятен. Это не реальная оценка позиции, а как бы знание того, что думает о позиции противник, способность понять ход его мыслей. Это значит — наполовину сократить анализ возможных ответов противника, рассматривая лишь те, которые противник считает наиболее опасными для вас и для себя. То есть, это просто способность предвидеть, что будет делать противник! Этим качеством Карпов владел, как никто другой, и его-то он утратил. Налицо была и полная потеря уверенности в себе.

А нажим на меня и на моих йогов продолжался. Указом Кампоманеса им было запрещено передвижение по городу. Они должны были находиться у меня на вилле, и только. Говоря юридическим языком, всемогущий Кампоманес наложил на них «домашний арест». Меня очень злило поведение Кампоманеса, да и всего жюри. Я написал письмо Лим Кок Ану, Майкл Стин вручил его председателю жюри лично. Вот кусочек из письма: «Меня… удивляет шум, затеянный организаторами вокруг присутствия членов «Ананда Марги» в турнирном зале. Напоминаю, что они были освобождены министерством юстиции за недостатком доказательств якобы совершенного ими преступления. Странно, что Кампоманесу не пришла в голову идея удалить фрау Лееверик. Все-таки много лет назад ей дали 20 лет тюрьмы за терроризм. Она отсидела, по счастью, меньше, но никогда не была реабилитирована. Да и меня, без сомнения, считают преступником в СССР. Не хотел бы Кампоманес и от меня избавиться?!.. Есть несколько преступников в зале, но это члены советской группы… До сих пор организаторы не предприняли попыток проверить наличие оружия в одежде Пищенко и его друзей…» (Пищенко — телохранитель Карпова.) Лим Кок Ан прочитал письмо и тут же вернул его Стину обратно. Забегая вперед, безобразно вел себя Лим и в Буэнос-Айресе при обсуждении итогов матча. А еще через полтора года Лим Кок Ан прислал мне в Швейцарию письмо, где извинялся за свое поведение.