Божьи воины - Анджей Сапковский

— Два года назад, — сказал он не повышая голоса, — всентябре месяце, который вы называете Mheanh, здесь, в Счиборовой Порубке,имело место нападение, драка и убийство.

Водяной снова надулся, фыркнул. Из жабр обильно брызнуло.

— А мне-то что? Я в ваши аферы не вмешиваюсь.

— Жертвы, нагруженные камнями, забросили в этот пруд, Яуверен в том, что хотя бы одна из жертв была еще жива, когда ее кидали в воду.И умерла именно и только потому, что утонула. А если все было именно так, тоона у тебя хранится там, на дне, в твоем rehoengan'е, подводной берлоге исокровищнице. Она у тебя там содержится в качестве hevai.

— В качестве чего? Не понимаю.

— Понимаешь, понимаешь. Hevai — того, который утонул. Она утебя в сокровищнице. Пошли за ней жену. Вели принести.

— Ты тут чушь несешь, человек, а у меня жабры сохнут, —захрипело существо. — Я задыхаюсь... Умираю...

— Не пытайся сделать из меня глупца. Ты можешь дышатьатмосферным воздухом словно рак, ничего с тобой не случится. Но вот когдасолнце взойдет и начнется ветер... Когда у тебя начнет лопаться кожа...

— Ядзька! — жахнул водник. — Тащи сюда hevai. Знаешь,которую?

— А, так ты, значит, и по-польски говоришь.

Водяной закашлялся, брызнул водой из носа.

— Жена у меня полька, — неохотно ответил он, — из Гопла. Мыможем поговорить серьезно?

— Разумеется.

— Тогда послушай, смертный человече. Ты верно догадался. Изтех шестнадцати, которых тогда здесь поубивали и закинули в пруд... один, хотьи крепко продырявленный, еще был жив. Сердце билось он шел ко дну в туче кровии пузырей. Заполнил легкие водой и умер, но... об этом ты тоже догадался... яуспел оказаться рядом с ним, прежде чем это произошло, и у меня его... У меняесть его hevai. Когда я тебе ее дам... Поклянешься, что выпустишь меня?

— Поклянусь. Клянусь.

— Даже если окажется... Потому что, если ты столько знаешь,то, вероятно, не веришь в сказки и суеверия? Не вернуть утопленника к жизни,разбив hevai. Это глупость, предрассудок, выдумка. Ты ничего не достигнешь,только рассеешь его ауру. Заставишь погибнуть вторично в муках, таких, что аураможет не вытерпеть и умереть. Поэтому если это был кто-то из твоих близких...

— Это не был никто близкий, — отрезал сталеглазый. — И я неверю в предрассудки. Предоставь мне hevai всего на несколько мгновений. Потом яверну ее тебе нетронутой. А тебя освобожу.

— Хм, — заморгал веками водяной. — Коли так, то на кой хе...это, хрен... понадобилась ловушка? Зачем ты меня ловил, подвергал опасностистресса и нервного расстройства? Надо было прийти, попросить...

— В следующий раз.

Около берега что-то заплескалось, дыхнуло тиной и дохлойрыбой. И почти сразу, подходя медленно и опасливо, словно болотная черепаха,рядом с ними оказалась жена водяного. Сталеглазый с интересом присмотрелся кней. Он впервые в жизни видел гопляну[113]. На первый взглядона мало чем отличалась от супруга, но опытный глаз священника мог улавливатьдаже малозаметные детали. Если силезский водяной был в общем-то лягушкой, топольская водяница скорее походила на заколдованную в лягушку княжну.

Водяной взял у жены что-то похожее на большую беззубку,обросшую бахромой водорослей. Но сквозь водоросли пробивался свет. Беззубкасветилась. Фосфоресцировала. Словно трухлявое дерево. Или цветок папоротника.

Сталеглазый ногой разбросал песок магического круга,освобождая водяного из ловушки. Потом взял hevai из его рук. И тут жепочувствовал, как сосуд пульсирует и дрожит, как пульсация и дрожь переходит сруки на все тело, как проникает и пронизывает его, наконец, заползает на шею ипробирается в мозг. Он услышал голос, вначале тихий, как жужжание насекомого,потом все более громкий и внятный.

— ...час смерти нашей... Сейчас и в час смерти нашей...Эленча, дитя мое... Дитя мое...

Конечно, это не был чей-то голос, это не было существо,способное говорить, с которым можно было бы разговаривать, которому можно былобы, по примеру некромантов, задавать вопросы. Как в Амсете, Хепе, Туаметефе,Квебхсенуфе, египетских канонах, как в anquinum'е, друидском яйце, как вкристалле oglain-nan-Druigh, так и в hevai или другом аналогичном сосуде былазаключена аура или, вернее, фрагмент ауры, помнящий только одно — момент,предваряющий смерть. Для ауры этот момент длился бесконечно. Уходил в вечную иабсолютную бесконечность.

— Спасите мое дитя! Пощадите! Сейчас и в час... Спасите моедитя... Спасите мою дочь... Беги, беги, Эленча, не оглядывайся! Спрячься,спрячься, заберись в пущу... Они найдут, убьют... Смилуйся над нами... Молись онас, грешных, сейчас и в час нашей смерти... Моя дочь... Матерь Пресветлая... Вчас смерти нашей, аминь... Эленча! Беги, Эленча! Беги! Беги!

Священник наклонился и положил пульсирующую внутреннимсветом hevai на берег озерка. Нежно и осторожно. Чтобы не разбить. Не нарушить.Не повредить, не порушить покой вечности.

— Рыцарь Хартвиг Штетенкрон, — сразу же угадал ТибальдРаабе. — И его дочь. Но следует ли отсюда, что она выжила? Что ей удалосьубежать или скрыться? Они могли убить ее позже, когда его уже утопили.

— Баланс не сходится, — холодно ответил сталеглазый. —Утопец насчитал шестнадцать брошенных в озеро тел. Сборщик, Штетенкрон, шестеросолдат эскорта, четверо монахов, четверо пилигримов. Недостает одной штуки.Эленчи фон Штетенкрон.

— Они могли ее забрать. Знаете, для потехи... Поиграли,перерезали горло, бросили где-нибудь в лесу, в какую-нибудь яму от ввороченногодерева. Так могло быть.

— Она уцелела.

— Откуда вы знаете?

— Не задавай вопросов, Раабе. Найди ее. Я сейчас уеду, акогда вернусь...

— И куда ж вы едете?

Сталеглазый взглянул на него так, что Тибальд Раабе вопросане повторил.

Гжегож Гейнче, inquisitoraSedeApostolicaspecialiterdeputatusво вроцлавской диоцезии, долго раздумывал, идти на экзекуцию или нет. Долговзвешивал все «за» и «против». «Против» было явно больше — хотя бы то, чтоэкзекуция была результатом деятельности епископской, то есть конкурирующейинквизиции. Аргумент «за» был в принципе только один: это было близко.Признанных виновными в ереси и содействии гуситам должны были сжигать там же,где и всегда, — на площади за церковью Святого Войцеха, вытоптанной доголаногами сотен любителей наблюдать за чужими мучениями и смертью.