Божьи воины - Анджей Сапковский

— У тебя под самым боком, — продолжал епископ, не дождавшисьреакции, — расцветает преступность, никто не может считать себя в безопасности.Грабители-рыцари на пару с гуситами грабят монастыри. Евреи оскверняют облаткии могилы. Еретики уворовывают подати, обескровливающие бедный люд. Дочь ЯнаБиберштайна, рыцаря и вельможи , оказывается похищенной и изнасилованной явногуситами в порядке мести за то, что Биберштайн — добрый католик. А ты что?Снова тебя приходится выручать. Я, епископ Вроцлава, у которого на шеенеисчислимое множество проблем, касающихся веры, вынужден вместо тебя сжигатьвиновных.

— Среди сожженных сегодня, — поднял брови инквизитор, — быливиновные? Что-то я не заметил.

— Способность замечать, — парировал епископ, — отнюдь несамая сильная твоя сторона, Гжесь. Несомненно, очень многого ты не замечаешь. Аэто, увы, вредит Силезии. И Церкви. И SanctumOfficium[118],которой ты как-никак служишь.

— Святой Инквизиции вредят бессмысленные и демонстративныеэкзекуции. Вредит несправедливость. Именно благодаря таким действиям возникаетчерная легенда, миф о жестокой инквизиции, льется вода на мельницу еретическойпропаганды. Я с ужасом думаю о том, что через сто лет останется только эталегенда, мрачная и чудовищная повесть о ямах, пытках и кострах. Легенда, вкоторую поверят все.

— Не знаешь ты ни людей, ни исторических процессов, —холодно ответил Конрад из Олесьницы. — А это перехеривает тебя как инквизитора.Тебе следует знать, Гжесь, что во всем существуют два полюса. Если возникнетчудовищная легенда, то появится и античудовищная. Контрлегенда. Еще болеечудовищная. Если я сожгу сто человек, то через сто лет одни будут утверждать,что я сжег тысячу. Другие — что не сжег ни одного. Через пятьсот лет, если этотсвет проживет так долго, на каждых трех, взахлеб болтающих о ямах, пытках икострах, придется по меньшей мере один шут, который станет утверждать, чтоникаких ям не было, пыток не совершали, инквизиция была полна милосердия исправедлива, а если и наказывала, то как отец, увещевающий нашалившее чадо, авсе разговоры о кострах — не более чем вымысел и еретический обман. Поэтомуделай свое дело, Гжесь, а остальное оставь истории. И людям, ее понимающим. Ине пудри мне мозги разговорами о справедливости. Не ради справедливости быласоздана инквизиция, в которой ты работаешь. Справедливость — это droitdeseigneur.Ergo — справедливость это я, ибо я здесь синьор, я господин, я Пяст, я князь.Князь Церкви, но такой, который habetomniaiuratamquamdux[119].Ты же, Гжесь, всего лишь, прости, слуга.

— Божий.

— Ерунда. Ты слуга, рядовой инквизиции, организации, котораяпризвана душить мысль в зародыше и устрашать мыслящих, порицать и порабощатьвольные умы, сеять ужас и террор, делать так, чтобы сброд боялся мыслить. Ибоименно для того была создана эта организация. Жаль, что мало кто помнит обэтом. Потому как распространяется и расцветает кацерство. Расцветает благодарятебе подобным, одержимым и не отрывающим глаз от неба, ползающим босыми икопающимся в ими же придуманном исследовании Христу. Таким, которые болтают овере и покорности, о службе Божией, позволяют ездить на себе и гадить на себяптичкам. И время от времени получающим стигматы. Ты веришь в стигматы, Гжесь? Взнамения?

— Нет, ваша милость. Не верю.

— Это уже что-то. Продолжаю: то, что ты видишь вокруг себя,отец инквизитор, есть не Божественный театр, не Божий игры. Это мир, которымнадо управлять. Владеть. А власть — привилегия князей. Господ. Мир — этодоминиум, который должен подчиняться владыкам и с низким поклоном принимать droitdeseigneur,власть сеньора. И вполне естественно, что сеньорами являются князья Церкви. Каки их сыновья. Да, да, Гжесь. Миром правим мы, от нас примут власть нашисыновья. Сыновья королей, князей, пап, кардиналов и епископов. А сыновьямануфактурных купцов, прости за искренность, есть и будут вассалами.Подданными. Слугами. Они должны служить. Служить! Ты понял, Гжегож Гейнче, сынсвидницкого купчишки? Понял?

— Лучше, чем полагает ваша милость.

— Так иди и служи. Будь чутким к проявлениям кацерства, какна то должно указывать твое имя: Грегорикос. Будь непримирим к еретикам,безбожникам, отщепенцам, монстрам, колдуньям и евреям. Будь немилосердным стеми, которые осмеливаются поднимать мысль, глаза, голос и руки на мою власть ина мое имущество. Служи. AdmaioremgloriamDei[120]

— В отношении последнего ваша милость может полностью наменя рассчитывать.

— И помни. — Конрад снова поднял два пальца, но на этот разв его жесте не было ничего от благословения. — Помни: кто не со мной, contra теest[121]. Либо со мной, либо против меня, tertium поп datur[122]. Кто потворствует моим вратам, тот сам — мой враг.

— Понимаю.

— Это хорошо. Посему перечеркнем толстой чертой то, чтобыло. Начнем с нового, чистого листа. Sapientisatdictumest[123]для начала договоримся так: на следующей неделе очередной десяток сожжешь ты,инквизитор Гжесь. Пусть Силезия на мгновение замрет. Пусть грешники вспомнят обадском огне. Пусть нестойкие укрепятся в вере, увидев альтернативу. Пустьдоносители вспомнят, что надобно доносить, доносить много и на кого удастся.Прежде чем кто-нибудь не донесет на них. Пришло время террора и ужаса!Необходимо железной десницей и ежовой рукавицей схватить за горло змею еретичества.Сжать и не отпускать! Ибо именно тому, что когда-то отпустили, что проявилислабость, мы обязаны теперешним расцветом ереси.

— Ересь в Церкви, — тихо сказал инквизитор, — существовалавеками. Всегда. Ибо Церковь всегда была оплотом и пристанищем для людей глубоковерующих, но и живо мыслящих. Будучи одновременно, к сожалению, всегдаукрытием, податливой почвой и полем для действия таких креатур, как вашамилость.

— Люблю в тебе, — сказал после долгого молчания епископ, —твой интеллект и твою искренность. Воистину жаль, что ничего более. Кромеэтого.

Отец Фелициан, для мира некогда Ганис Гвисдек по прозвищуВешка, грелся в солнечном пятне в конце монастырского сада, наблюдая из-закуста терна за погруженными в тихую беседу епископом и инквизитором. «Какзнать, — думал он, — может, вскоре и меня допустят к таким беседам, может, и ясмогу принять в них участие? Как равный? Ведь я иду в гору. В гору».