Божьи воины - Анджей Сапковский

Взвесив «за» и «против», немного удивляясь самому себе,Гжегож Гейнче, однако, на экзекуцию пошел. Инкогнито, смешавшись с группойдоминиканцев, вместе с которыми занял место на возвышении, предназначенном длядуховных лиц и зрителей высшего общественного или имущественного положения.Среди этих на центральной трибуне, на скамье, обитой ярко-красным атласом,рассиживал Конрад из Олесьницы, епископ Вроцлава, автор и спонсор сегодняшнего спектакля.Его сопровождали несколько духовных лиц — среди них престарелый нотариус ЕжиЛихтенберг и Гуго Ватценроде, недавно сменивший отправленного в отставку ОттонаБеесса на должности препозита у Святого Иоанна Крестителя. Был там,естественно, и Ян Снешевич, епископский викарий inspiritualibus. Был охранникепископа Кучера фон Гунт. Не было Биркарта Грелленорта.

Подготовка к экзекуции зашла уже довольно далеко, осужденных— восемь человек — палаческие подручные затащили по лесенкам на костры иприкрепили цепями к обложенным охапками хвороста и бревнами столбам. Костры? попоследней моде, были непривычно высокими.

Если б даже Гжегож Гейнче хотя б минуту и сомневался внамерениях епископа Конрада, то теперь сомневаться перестал.

Но инквизитор не сомневался. Он с самого начала знал, чтоепископский спектакль был представлением, направленным лично против него.

Узнавая некоторых осужденных на кострах, Гжегож Гейнчеутвердился в правильности своего мнения.

Он знал трех. Один, альтарист[114] в СвятойЕлизавете, болтал о Виклефе, Иоахиме Флорском, Святом Духе и реформе Церкви,однако на следствии быстро отказался от своих ошибок, сожалел о них и послеформального revocatioetabiuratio[115] был осужден на ношение втечение недели покаянной одежды с крестом. Второй, художник, один из создателейпрекрасных полиптихов, украшающих алтарь в Святом Идзи, угодил подинквизиторский трибунал в результате доноса, а когда донос оказалсябезосновательным, его освободили. Третий — инквизитор едва его узнал, потомучто у него были изувечены уши и вырваны ноздри, — был еврей, некогда осужденныйза богохульство и осквернение облаток. Обвинение было ложным, поэтомуосвободили и его. Тем не менее известие как-то дошло до епископа и Снешевича,потому что все трое стояли на кострах, привязанные цепями к столбам. И недогадывались, что своей судьбой они обязаны антагонизму между епископской ипапской инквизициями. Что епископ вот-вот прикажет поджечь у них под ногамихворост. Назло папскому инквизитору.

Которым из остальных осужденных предстояло сегодня умеретьисключительно ради демонстрации, Гейнче не знал. Он не помнил никого. Ни однолица. Ни остриженной наголо женщины с потрескавшимися губами, ни дылды, ногикоторого были обмотаны окровавленными тряпками. Ни седого старца с внешностьюбиблейского пророка, вырывающегося у подсобников из рук и выкрикивающего...

— Ваше преподобие. — Он повернулся, отогнул с лица краешеккапюшона. — Его милость епископ Конрад, — поклонился молоденький клирик, —приглашает к себе. Извольте следовать за мной, ваше преподобие. Я проведу.

Делать было нечего.

Епископ, увидев его, сделал краткий и скореепренебрежительный жест рукой, указал на место рядом с собой. Его взгляд быстропробежал по лицу инквизитора, пытаясь отыскать на нем следы чего-нибудь длясебя приятного. Не нашел. Гжегож Гейнче бывал в Риме — уже научился делатьхорошие мины при самой плохой игре.

— Через минуту, — проворчал епископ, — мы порадуем здесьИисуса и Божью Матерь. А ты, отец инквизитор? Радуешься ли?

— Невероятно.

Епископ снова буркнул что-то, втянул воздух, выругался себепод нос. Было видно, что он зол, и ясно было почему. Оказавшись на публике, онне мог напиться, а полдень уже миновал.

— Ну, тогда смотри, инквизитор. Смотри. И учись.

— Братья! — верещал на своем костре седоволосый старец,дергаясь у столба. — Опамятуйтесь! Почему вы убиваете пророков своих? Зачемпачкаете руки кровью мучеников ваших? Браааатья!

Один из подсобников — как бы случайно — ударил его локтемпод дых. Пророк согнулся, захрипел, закашлялся, некоторое время было тихо. Неочень долго.

— Вы сгинете, — завыл он к явной радости толпы. — Сгииииинете!И приидет люд языческий, одних убьет, других уведет в рабство, размножатсяпротив вас прожорливые волки и тьма, коя погрузит вас в глубины морские.Говорит Господь: поэтому скину я тебя с горы Божией... Среди каменья огненногопогублю тебя. И ударю тебя о землю, а пред лицом королей положу тебя, якобашмак скрипящий.

Сброд рычал и разрывался от радости.

— Господь прольет дождь на неверующих! Укрытия лжи смететград, а укрытия зальют воды!

— А нельзя было психу заткнуть рот? — не выдержал инквизитор.— Или заставить молчать другим методом?

— А зачем? — широко усмехнулся Конрад Олесьницкий. — Пустьлюди послушают его бред. Пусть посмеются. Народ трудится в поте лица, истовомолится. Недоедает, особенно во время постов. Ему полагается хоть немного увеселения.Смех снимает напряжение.

Толпа явнее явного придерживалась такого же мнения, каждыйновый выкрик пророка сопровождался взрывами смеха. Первые ряды ротозеев ажкорчились от удовольствия.

— Сгиииииинете!

— Никому? — снова не выдержал Гжегож Гейнче, видя, чтотворится. — Никому не будет оказано милосердие? Палачи не получили указаний?

— Ну как же, получили. — Епископ наконец оказал ему честь,взглянув на него глазами, в которых было торжество. — И строго придерживаютсяих буквы. Ибо здесь, Гжесь, не потворствуют.

Прислужники сняли лесенки, отошли. Палач подошел с зажженнымот мазницы факелом. Поочередно поджег костры, в хворосте с потрескиваниеможивал огонек, подымались струйки дыма. Осужденные реагировали по-разному.Некоторые начали молиться. Другие выть как шакалы. Альтарист из Елизаветыдергался, рвался, орал, бился затылком о столб. Глаза художника ожили,просветлели, вид пламени и удушье дыма вывели его из оцепенения. Остриженнаяженщина начала вопить, из носа у нее вытекла длинная сопля, изо рта — слюна.Пророк продолжал выкрикивать всякий бред, но голос у него изменился. Делалсяписклявее, выше — тем сильнее, чем выше взбирался огонь.

— Братья! Церковь — это проститутка! Папа — антихрист! Толпавыла, орала, аплодировала. Дым густел, заслонял

вид. Языки пламени ползли по дровам, взбирались вверх. Нокостры были высокие. Их специально уложили так. Чтобы продлить зрелище.