Башня. Новый Ковчег - Евгения Букреева

как-то связано с их субботним разговором. Напротив, увидев, как отец заходит в кабинет к Зое Ивановне, Ника изрядно перепугалась. Накануне они с Верой плюнули несколько раз в сумку Васнецову, и Ника боялась, что теперь Змея вызвала отца, чтобы всё ему рассказать. Нике нужно было во что бы то ни стало объяснить отцу, что Васнецов виноват во всём сам, и, если бы он не вёл себя как дурак, они с Верой ни за что не стали бы плевать ему в сумку. Но Васнецов — дурак.

Ника поджидала отца у кабинета Змеи, спрятавшись за большую кадку с искусственным фикусом. Отца долго не было, и Ника даже заскучала, рассматривая широкие, неестественно зелёные пластиковые листья, покрытые тонким слоем пыли. Наконец отец вышел из кабинета вместе с Зоей Ивановной. Змея семенила рядом, подобострастно сгорбившись и беспрестанно улыбаясь. Она была почти такая же высокая, как отец, но сейчас, ссутулившись, казалась ниже его.

— Я надеюсь, Зоя Ивановна, что такое больше не повторится.

— Конечно, Павел Григорьевич, конечно. Мы обязательно примем меры.

Отец не смотрел на Змею, а она всё кивала и кивала головой и повторяла: конечно, конечно…

Ника поняла, что отец приходил вовсе не по поводу Васнецова, и не стала вылезать из-за кадки. А девочку Титову через какое-то время перевели в другой класс, на другой этаж интерната, и Ника никогда с ней больше не сталкивалась…

Ника со злости швырнула подушку о стену.

Получается, отец всё время пытался отгородить её от любой неприятности, так или иначе связанной с этим законом. Но зачем? Мало того, что он не говорил ей правду о смерти мамы, скрывал, врал, так ещё и делал так, чтобы — не дай бог — и в школе никто не посмел сказать ей что-то, что может её задеть или ранить.

Она соскочила с кровати. Если он ни в чём не виноват, как говорит, то пусть объяснит, зачем он так делал. Да, пусть скажет.

До кабинета она почти добежала, но у дверей резко остановилась. Отец с кем-то разговаривал по телефону. Был уже поздний час, но у них дома телефонные звонки были не редкостью даже ночью.

— Нет, это ты меня послушай, — отец говорил громко и раздражённо. — Да, они будут у меня сидеть там столько, сколько надо.

Ника вздрогнула. Она не собиралась подслушивать, всё случилось само собой.

— Сколько? Ты меня спрашиваешь? Да пока не сдохнут!

Ника отступила в тень коридора. Злость, отчётливо звучавшая в голосе отца, напугала её. А вдруг Анна права, и он действительно властный и жестокий. И ему ничего не стоит отправить сотни, тысячи людей умирать просто потому, что надо усидеть в кресле Совета. Ника прислонилась к стене, почувствовала, как бешено колотится сердце. Отец продолжал что-то говорить своему невидимому собеседнику, но что — Ника уже не слышала. Мысли скакали в голове галопом. Сашка, закатившаяся пуговица, кровь в душевой кабинке (разве это нормально, разве должно быть столько крови?), чужая квартира — она тебя сюда приводила, ты, конечно, этого не помнишь, но это было…, и Анна ещё заплакала после этих слов. Или она заплакала до?

Голова закружилась. Ника испугалась, что она сейчас упадёт.

Конечно, эта сумасшедшая Анна всё выдумала. Она просто ненавидит отца, это же очевидно. Она его ненавидит, потому что… потому… Ника вспомнила, как веером разлетелись рисунки и фотографии из уроненной Анной папки. Одна из фотографий упала почти ей под ноги. Мама, такая молодая, хохочущая. Интересно, что её так рассмешило?

Внезапно Нике в голову пришла мысль, от которой её бросило в дрожь. А ведь мама его не простила. Не смогла простить. Значит, она тоже считала отца убийцей. Но разве он убийца?

Ника услышала, как отец ещё раз что-то сердито сказал и замолчал. Похоже, повесил трубку. Она испугалась, что он подойдёт к двери, откроет и увидит её. Спросит, как ни в чём не бывало, что она здесь делает. А она… нет, Ника не хотела, не могла сейчас с ним говорить. Это было просто невозможно.

Она развернулась и бросилась к себе.

Забежав в комнату, аккуратно закрыла за собой дверь, постояла, прислушиваясь. В коридоре было тихо. Значит, отец по-прежнему сидит у себя в кабинете. Ника опустилась на кровать.

«А завтра? — спросила она сама себя. — Что будет завтра?». Ей всё равно придётся столкнуться с отцом. Разговаривать. Отвечать на вопросы. Утром или вечером, на следующий день или через день. Ника не знала, как ей быть. Она вдруг подумала, что совсем не знает своего отца. Она знает только то, что он говорил ей. И чему она безоговорочно верила. Но так ли это на самом деле? Что есть жестокость и что милосердие? Разве может быть смерть во благо? Анна нарушает закон, спасая людей, но спасать людей — это же не плохо, да? Значит, плох закон. И… если бы мама была жива, чью бы сторону выбрала она?

Сама толком не понимая, что она делает, Ника встала, достала рюкзак и стала быстро закидывать туда свои вещи. Обрывки мыслей, крутившиеся в голове, медленно соединялись, переплетаясь друг с другом, и вдруг сформировались в отчётливое решение: уйти. Да, просто взять и уйти. На какое-то время. Неважно куда, неважно к кому.

Ника достала из стола лист полимерной бумаги, обычной многоразовой, написала торопливым почерком: «Папа, я ухожу. Поживу пока у Веры или у Сашки. Мне надо побыть одной». Перечитала. Записка показалась ей глупой, но как написать по-другому, она не знала. А если ничего не написать совсем, отец всех на уши поднимет. Ника вздохнула и положила записку на стол. Но едва тонкий лист коснулся гладкой поверхности стола, как Ника поняла, что ни к Вере, ни к Сашке она не пойдёт. Ей нужно идти к Анне, чтобы увидеть всё самой, своими глазами, чтобы убедиться…

До утра оставалось несколько часов. Наверно, надо немного поспать, хотя спать совсем не хотелось. Ника всё-таки легла в кровать, не раздеваясь и не надеясь, что уснёт. Но неожиданно для самой себя она почувствовала, как глаза закрываются, и тяжёлый сон обволакивает её мягким покрывалом.

Ничего, подумала она, уже засыпая, ничего. Всё будет хорошо. Она просто сходит с Анной вниз, посмотрит и вернётся, обязательно вернётся…

* * *

— Ника, ты спишь? — отец тихонько зашёл в комнату, присел на краешек кровати. Наклонился, ласково провёл ладонью по волосам, прошептал. — Рыжик…

Ника не ответила, она уже крепко спала.

Павел Григорьевич встал, ещё раз посмотрел на дочь,