Я люблю тебя, прощай - Синтия Роджерсон

Еще подмораживает, почти каждый день. И вдруг холода отступают, и однажды вечером сумеречный воздух неожиданно теплеет. Курток, однако, никто не снимает. Жарко, но все слишком увязли в зиме. Женщины средних лет винят гормоны. Младенцы в колясках вертятся ужом, стараясь выбраться из-под одеял, но мамаши старательно кутают их. Мальчишки почти все поголовно давно уже без курток, но слишком озабочены другим: надо доказать, кто самый смелый на скейтборде и на велосипеде, кто лучше всех гоняет мяч. Им не до тепла, разлившегося в воздухе. Тринадцатилетние девочки весело скачут вприпрыжку по Церковной улице. Мальчишки, услышав девчачий хохот, бросают свои мячи, велики и скейтборды и собираются у автобусной остановки, впервые заявляя права на эту территорию. Щедро расходуется губная помада. Закуриваются со скрытым отвращением сигареты.

Высоко в горах талая вода омывает камни Бен-Вивис. Не обращая внимания на эвантонцев и их заботы, продолжает кружиться Земля; она и не останавливалась.

Конечно, сама жизнь – сплошные перемены и случайности, но весна, похоже, ставит это в заслугу исключительно себе. Произойти же может что угодно. Начиная с того, что шальная машина вылетит на тротуар как раз в тот момент, когда вы бежите во все лопатки, опаздывая на работу, и заканчивая тем, что шустрый сперматозоид достигнет цели в утробе сорокапятилетней, утратившей всякую надежду Эдит, а может – шестнадцатилетней Хлои. Начиная с того, что девочка из Бельско-Бяла влюбится в четырнадцатилетнего парнишку из Лейта, и заканчивая тем, что мужчина из Кракова скажет «прощай» женщине, которую, как ему кажется, он разлюбил.

Чищу зубы, а ее нет. Пью чай, а ее нет. Каждое утро она не идет по дорожке к моей двери. Вот, глядите! Нет Ани. И в кровати – нет Ани! Ее отсутствие – это скучный, сдутый шарик. Из-за него день тянется долго-долго. Он пустой без Ани, день, а моя голова набита ею.

Будь она проклята! Проклята!

Говорю себе: Мацек, не пиши ей! А рука сама берет телефон.

Пожалуйста иди. Нужна мне.

Kurwa!

ХХХ скорее.

Я не влюблен в Аню. То, что со мной случилось, хуже, чем влюбиться.

Сегодня мне стукнуло пятнадцать. Можно подумать, это что-то меняет. С днем рожденья, сто лет жизни! Это меня Мацек так поздравил. Дурачок.

Мои хотят устроить для меня вечеринку в следующую субботу. Мама с папой то есть. Прикидываются при мне, будто они друзья – водой не разольешь. Улыбаются как полоумные. У папы хватает ума сдерживаться, он даже вроде как сконфужен. Мама улыбается.

– Все что пожелаешь, сынок, – говорит он.

– Приглашай хоть всех друзей! – Это мама, а сама смотрит на меня внимательно и спрашивает, есть ли у меня друзья.

Ни фига не соображает. Само собой, я уже обзавелся кое-какими корешами. Понятия не имею, где они живут, и у нас дома они мне ни к чему. А то она испечет какой-нибудь кривобокий торт с украшением – с футбольным мячом там, а может, даже Шрека приляпает. С нее станется. Шариков везде понавешает, игры, чего доброго, затеет.

– Нет, спасибо, – говорю я. – Не нужно никакой вечеринки, ладно?

Ну, она вручает мне пятьдесят фунтов и новые джинсы в деньрожденской обертке, какие я хотел, и отчаливает домой, к нему. К Альпину. Своему козлу. Дико как-то произносить такое вслух. Мы с папой смотрим футбол. Мне, если честно, этот футбол по барабану. Но так уж у нас повелось, а потом – как я папе-то скажу? Он на футболе просто сдвинут.

Ну вот и сидим перед ящиком, папа распалился, надрывается, матерится, а я таскаю ему пиво, чтоб он чего-нибудь не пропустил.

Как мама ушла, он здорово изменился. Реально, лучше стал. Почти не орет и даже не пристает с уборкой. А вообще, если так подумать, мама тоже стала лучше. Хоть и такая же зануда, но больше не командует. Они теперь все время интересуются, как у меня дела, и покупают всякую пофигень. Вроде радоваться надо, а не радуюсь. Слишком все запуталось.

После матча, который я совсем и не смотрел, мы с папой достаем индийскую еду, которую еще надо разогревать. Она, по правде говоря, с душком, но я молчу. Здорово, что новая папина по дружка сегодня не притащилась. Да нет, она ничего, только это такой напряг, когда мы здесь втроем. Папа поет «С днем рожденья тебя!», а я замечаю, как он похудел и постарел. Хреново, однако…

Заглядываю на сайт к Джейку, и представляете – Роксана пишет ему «Привет!». С какой это стати она к нему зашла? У нее включена камера, и я вижу – она надела сережки с дельфинами. Дерьмовый же выдался у меня день рождения. Джейк – выдуманный персонаж, и камеры у него быть не может. Я-то вижу Роксану, а она видит только фотку Джейка.

«Красивые сережки», – пишу я, то есть Джейк пишет.

«Спасибо». – Она улыбается и трогает их. Она же так редко улыбается; чем это Джейк заслужил ее улыбку?

«Откуда?» – спрашиваю я и спохватываюсь, да поздно. Джейк никогда не спросил бы.

Она настораживается. Черт! И сама спрашивает:

«А что?»

«Да искал для сестры такие».

А здорово я выкрутился! Джейк именно так сказал бы. Я уже влез в его шкуру.

«Без понятия. Может, из “New Look”?[30]Подарил кто-то».

Вот те раз. Я даже забываю думать как Джейк, просто сижу и пялюсь на экран.

«Ты здесь?» – спрашивает она.

«New Look»? Черт меня побери, там же нет ничего дороже 50 пенсов!

«Джейк?»

Не помнит, значит, кто подарил?

Всего полдевятого. Сгоняю к Мацеку. Скажу, что мне уже пятнадцать. Может, он мне чего подарит. Он же меня еще не отблагодарил за рождественский подарок, а это хороший повод.

Какие-то ублюдки изгадили Мацеку фургон – написали баллончиками на белой стене «Сдохни, грязный поляк». Слова черные, с подтеками, но уже высохли. Может, работа Кайла и его кодлы? На прошлой неделе кто-то таким же манером исписал матом всю автобусную остановку, а до этого – почту. Я знаю, Мацек не всем нравится. Из-за того, что поляк. Но требовать, чтобы он сдох, – это уж чересчур. А я вот что сделаю: предложу ему закрасить эту пакость. Хм, дверь заперта.

И тут до меня долетает какой-то звук, как будто там, внутри, кто-то есть и ему больно. Если Мацек дома, чего ж тогда дверь заперта? Очень странно.

– Мацек! Ты в порядке? Это я, Сэм.

Нет ответа. Я уже собираюсь выламывать дверь и спасать Мацека, как вдруг слышу: в фургоне засмеялась женщина. А за ней и Мацек.

– Все хорошо, Сэм! – кричит. – Потом приходи!