Праздники - Роман Валерьевич Михайлов

Поша тоже начал махать руками, хоть и менее решительно. Они вместе стали издавать протяжные звуки, изображая ангельский язык. Вася полетел по комнате, то приближаясь к старичку и диктуя книгу, то улетая обратно к окну. Старичок беззубо заулыбался.

– Хорошо с вами, – у старичка даже появились слезы, – так ангелы и говорят, наверное. Вам виднее.

– Да, так и говорят, – прилетев к столу, сказал Поша. – Ангельский язык только из гласных состоит, он духовен. Был один случай давно, на ангельском заговорили тогда.

– Кто заговорил? – с вниманием спросил старичок. Вася тоже прилетел и сел рядом с Пошей.

– Собрались в тот день рыбаки, ремесленники, люди добрые, но не знавшие, как жить. И в воздухе что-то изменилось. Дышаться по-другому стало. Поняли они, что происходит что-то долгожданное, важное. Вышли на улицу и на ангельском языке заговорили. А вокруг народа много собралось из разных стран и селений. И каждый понимал, что те говорили, удивлялся. Ангельский язык в музыку перешел, пели все, по-светлому пели. Я раньше, когда страшную музыку слышал, петь по-ангельски начинал – тогда страх уходил, все хорошо становилось.

– Да, и мать твоя, ох… – грустно вздохнул старичок, – ладно, Поша, давай о веселом, давай о горах поговорим.

– Мы в Тибет уходим скоро, – сразу же сказал Вася, – втроем идем. Мы бы и тебя взяли, но ты старый слишком, дороги не выдержишь. А хочешь – поедем. Там и умирать хорошо – горы прямо в рай дорогу делают.

– Да мне и тут хорошо, – усмехнулся старичок, – а кто третий?

Поша смущенно посмотрел в окно.

– Я подумал просто: если я своей женщине не могу показать Тибет, то пусть он своей покажет, – уверенно ответил Вася.

– Улька, что ли? – засмеялся старичок.

– Да. Одного боюсь – несвободен Тибет сейчас.

– Мать-то как ее отпустит?

Окно распахнулось, но не от ветра, а будто его открыл кто-то невидимый. Поша испуганно посмотрел в сторону окна, ища ветер.

– Что-то меняется, – прошептал он. – Это знаки нового времени.

Париж.

Поша и Вася сидели на веранде маленького ресторанчика, недалеко от известных мест.

– Сыр здесь не кладут на хлеб. Надо брать кусочек сыра, класть в рот, закусывать хлебом. Запивать вином, понимать, как запах в тебя проникает, как живет в тебе дальше.

– Тибет – явление неоднозначное, – сказал Поша. – Сам посуди: одни доходят до Тибета и понимают, что надо идти назад. Другие, еще не дойдя, понимают, что Тибет, гора Синай и холмик рядом с их домом – по сути одно и то же, поэтому нет разницы, идти куда-то или созерцать холмик. Они идут дальше, говорят, что Тибет вообще внутри находится, что надо правильно в себя поглядеть. Третьи – они самые интересные – понимают в один момент, что не идти к Тибету надо, а бежать от него. Так всю жизнь и убегают. А самые скучные – четвертые – попросту заявляют, что никакого Тибета нет, и продолжают заниматься насущными делами.

– Они говорят, что Тибета нет? – Вася нерешительно вынул карточку из штанов.

– Да, говорят, что этот Тибет надо искоренить в себе.

– Может, это оттого, что Тибет несвободен сейчас?

– Был бы и свободен – все то же говорили бы.

– Может, они просто не ценят красоту?

– Мы-то ценим. Смотри, начинается.

Люди стали вставать и уходить со своих столиков вглубь ресторанчика. Внутри темных красок виднелась слегка освещенная сцена с декорациями, мягкими шторами, музыкальными инструментами. Посетители, не торопясь, рассаживались, готовились к представлению. Поша и Вася тихо зашли и заняли свои места.

– Поша, дорогой, а с кем ты все время шепчешься? – тихо спросил Вася.

Поша поморщился.

– Ну скажи. – Вася улыбнулся.

– Можешь считать, что нервный тик просто, что губы дергаются.

– Не, дорогой, – Вася засмеялся, – я вижу, что ты слова какие-то произносишь.

– С мамой беседую, советуюсь иногда, о жизни своей рассказываю. – Поша посмотрел на Васю так, будто в этот миг раскрывается особая тайна, о которой не стоит больше вслух упоминать.

Вася понимающе кивнул в ответ, вполне удовлетворившись услышанным. На сцену вышел ведущий вечера, с взъерошенными налакированными волосами, аккуратно одетый, высокий. Его появление заглушило шепот в зале. Он постучал пальцем в микрофон, покашлял и заговорил. Говорил на французском, приятно.

– Я раньше все думал: про какую сову они сначала говорят? А оказалось, что сова по-ихнему – это «как дела», – шепнул Вася. – Сейчас объявит.

Свет на сцене погас, а когда зажегся, в центре стояла очаровательная женщина в длинном платье.

– Сейчас запоет, – шепнул Вася.

Заиграла музыка. Женщина запела, но не словами. От нее тоже исходила какая-то приятная мелодия, дополняющая музыку, даже преобразующая ее.

– Это ангельский, – шепнул Поша. – Красиво, правда? Смотри, все сидят, понимают, что красота изливается. Кажется, что она не только на сцене, но и везде.

– Да, да, кажется, что и прямо здесь поет, что это даже мы поем. Кажется, я много раз эту песню слышал.

– И я слышал. Всегда, когда слышал, – хорошо становилось. Будто охватывала тебя эта песня, с собой уносила. Куда уносила – непонятно, да и неважно тогда было. Сам этой песней становился, тихо подпевал. Я тогда просто начинал: «А-а-а-а-а», звук сам потом преобразовывался – получалось, что тоже пою. Кажется, эта песня повсюду зазвучит, когда новое время наступит.

Зал поаплодировал и перешел к созерцанию нового выступления. Поша подошел к сцене, протянул руку женщине. Та изящно приняла его руку, спустилась со сцены.

– Пойдем, там наверху посидим, – сказал Вася и направился к выходу.

Они сели втроем наверху, за столиком с видом на места и просторы.

– Уля, дорогая, ты поешь замечательно, – начал Вася, – я не пойму никак, где все это слышал раньше.

Уля улыбнулась.

– Поша сказал, некоторые говорят, что Тибета просто нет, что эти мысли о горах и высотах лишь мешают, надо их искоренить в глубине себя. – Вася снова достал карточку.

– Здесь озарениями действовать надо, – ответил Поша, – отделить внешний Тибет от внутреннего, понять, чего ты от него хочешь, тогда и идти. Здесь у всех Тибет внешний, здесь эстетика. Тебе кажется вдруг, что вкус в тебе глубоко сидит, что он чувствами окутан: можешь отличить грубое от тонкого, земное от небесного. И не только отличить, но и оценить, насколько тонко кто идет, как руки держит, ноги переставляет. Это хорошо.

– Что хорошего?

– Чувства утончаются, готовишься к созерцательному. Ходишь, чувствуешь землю по-иному, приближаешься к символам. А дальше: символ за символом раскрывается, а ты все видишь, все замечаешь благодаря чувствительности.

Красота Ули проявилась с большей ясностью, даже немного смутила Пошу. Он нерешительно прикоснулся к ее руке. Его рука дрожала. Он шепнул