Праздники - Роман Валерьевич Михайлов

ты это показываешь. – Старичок достал из-под шторки кусок черного хлеба, разрезал ровно. – Держи. – Он протянул один из отрезанных кусочков матери Ули. – Я тебе вот что скажу, – шепнул он, – радуйся, что хоть такой берет. Ее же нормальный не возьмет, а Поша добрый, работящий, выгуливать вместо тебя будет, поживешь в удовольствие.

– Да, правильно, дед, говоришь, – она положила принесенную селедку на кусочек хлеба, – поживу теперь в свое удовольствие.

– Я тебе так скажу: у сумасшедших есть сила, они выживут там, где мы с тобой не сможем. Смотри, как он показывает, что ангел кричит. Вот! – Старичок поднял вверх указательный палец.

– Да уж насмотрелась.

Поша и Уля сидели за столом, взявшись за руки. Перед ними открывалась новая жизнь, с явленной любовью и стремлением. Окно снова распахнулось, будто зашел кто-то невидимый. Поша молча ему кивнул.

– Отдай ему карточку. – Поша шепнул на ухо Васе.

– Кому?

– Просто положи ее к окну.

Вася положил карточку на подоконник. В этот же миг ветер поднял ее, закружил и направил в высоту.

– Закройте окно, сквозняк какой, – оглянулся старичок.

Вася захлопнул окно. Карточка полетела мимо окон, к крыше, а там и дальше, к самим загородным лесам. Леса тем временем сохраняли город, понимая, что новая тайна в нем является. Мягкость и полнота охватили всех сидящих в комнатке. Дед беззубо улыбнулся, порадовался за грядущее веселье.

Поша с Улей крепко держали друг друга за руки, полные духа, готовые к новому времени.

Пасхальная ночь

Кажется, у людей бывает возможность перемотать назад – может, день, может, два – и прожить их заново. При этом у них забирается память не только об этой перемотке и о том, как это было раньше, но и о самой такой возможности. Как это происходит? В том-то и дело, что никто не знает. Даже если с кем-то это и происходило, он ничего не помнит. Возможно, приходят какие-то люди в строгих костюмах с бумагами на подпись, ты подписываешь, они щелкают пальцами, и ты возвращаешься. Или никто не приходит: достаточно особой воли, направленной не в будущее, а в прошлое. Это только кажется, что память направлена в прошлое, а воля в будущее. Они могут перемешиваться и рождать пугающие чудеса. Наверняка такое возвращение насторожит тех, кто увидит произошедшее со стороны, но ведь таких людей не найдется. Не будет никаких сторонних наблюдателей, все обстоятельства подстроятся таким образом, что никто не почувствует временнóго разрыва, люди проснутся после очередного сна с ощущением непрерывной жизни. Как жил, так и живу, и никакого сомнительного чуда не произошло. А оно было. Только это «было» спряталось так глубоко, что его невозможно помыслить.

Если такое произошло с кем-то и ему было дано возвращение с вырезанием из памяти – после этой операции могут остаться швы. Швы на теле памяти. Они могут быть незаметны и неощутимы, пока их не коснешься или не надавишь. Собственно, как и с обычным телом. После операции лучше не трогать лишний раз зашитые области: надо ухаживать за ними, забинтовывать. Как это возможно – что ты потрогаешь швы на теле своей памяти? Через восстановление обстоятельств, фрагментов видимого, музыки, запахов. Ты окажешься на том же диване, где сидел тогда, будет играть та же музыка, перед тобой будет стена с теми же трещинами. Нет, конечно, ты не вспомнишь всего, что произошло, но что-то случится. Голова закружится, появится чувство, что вот-вот что-то произойдет, возникнет некая вспышка, меняющая ход вещей: дальше будет не завтра, а снова сегодня.

У меня могут быть только подозрения. Кажется, со мной это произошло несколько раз, но когда пытаюсь восстановить детали тех моментов, становится тяжело, даже подкатывает тошнота. Проваливаюсь и ничего не понимаю. Тяжело вспоминать и обдумывать.

Это весна, апрель, мне десять лет, суббота. По субботам все работали, у нас так: завтра выходной, а сегодня как обычно. Арсений вернулся с работы часов в семь вечера, взял кресло-качалку, плюхнулся перед телевизором. Он часто так задалбывался на работе, что приходил, падал в это кресло и отключался. Голова сползала набок, храпела, дергалась, выравнивалась, вглядывалась в мутный экран. Ковер, обои, шторы, расстановку мебели – я все помню прекрасно, кажется даже, что сейчас сижу в той комнате и разглядываю то, что находится вокруг.

В полвосьмого должна была вернуться с работы мама. На желтых пластмассовых часах на стене, с ремешками вверх и вниз, как будто они ручные, только увеличенные, стрелки показали семь тридцать пять. Подумал, что она опоздала на автобус: значит, приедет через пятнадцать минут. Прошло и пятнадцать, и двадцать, и двадцать пять. Арсений дрых на качалке, храпел, сопел, по телевизору шел полуфильм-полуспектакль, уже не первая серия. Я вскочил, уставился на циферблат, потом выбежал на балкон, посмотрел в сторону, откуда она обычно приходила. Восемь часов десять минут. Я начал вглядываться в экран, чтобы отвлечься, но ничего не получалось, все мысли двигались как привязанные лошади около столба, – одно и то же, одно и то же, в предчувствии, в тянущей тревоге. Полдевятого. И без двадцати девять.

Вскоре началась программа «Время». Ни одного слова я не услышал, «Время» предстало как шаги медленного гиганта по моей холодной внутренности. Топ-топ-топ. Кто-то уверенно ступает, не останавливаясь. Кто ходит по мне изнутри? Это программа о времени. А как так получилось? Да просто получилось и всё. Это легче нарисовать, чем расписать. Внутри человека ходит другой человек, больше него самого, – ногами по сознанию.

Меня вскрыло на прогнозе погоды. Заиграла легкая музыка, стали показывать разные города и завтрашнюю температуру в них. И тогда я понял, что произошло что-то ужасное, необратимое. Я заревел, но не громко, а почти неслышно, как зверек, стал заглатывать воздух дрожащими губами. Арсений проснулся, посмотрел, сказал: «Успокойся, так можно с ума сойти» и ушел в другую комнату.

Есть особый момент. Если в нем вглядеться в зеркало, увидишь себя, но не сейчас: там покажутся длинная дорога и «ты» в разном возрасте. Как будто кто-то снял фильм про твою жизнь и прокрутил его за несколько секунд. Лицо меняется, кожа сворачивается, как горящая бумага. Невозможно успеть ничего понять: кажется, что это приснилось. Вообще ведь ощущается, что будущего не существует, но это не так – все, что может мыслиться, существует. Хотя… Мы ведь мыслим не будущее, как оно будет, а лишь какую-то его часть, некий каркас, на который само будущее будет нанизано. Будущее и существует, и не существует. Видится лишь его очертание, но этого достаточно, чтобы утверждать, что