Тайны адептки Фрэй, или Попаданка против - Катерина Цвик

Грэг замедлил шаг, ощутив, как непонятно из-за чего заволновалась его тьма. Он огляделся, не заметил никакой опасности и решил перебрать последние мысли. Возможно, это они стали триггером для волнения. Последнее, о чем он подумал, был случай в общежитии. Отчего-то, чтобы вспомнить его подробности, пришлось хорошо напрячь память.

Погром… Кто-то устроил погром в комнате одной из адепток. Адепток? Тэйлин!

Грэг застыл на месте. Что это за выверты с памятью?! Как он мог забыть, в чьей комнате случилось происшествие, и что он идет в деканат именно для того, чтобы встретиться с девушкой и получить от нее вещественное доказательство, которое может пролить свет на происходящее с ней?!

Внезапная боль обожгла ладонь. Он поднес руку к лицу и увидел, как шипит и пузырится на ней кровь из еле заметной ссадины. А еще на ладони были видны следы размазанной крови.

Это ведь Лайза хватала его за руки и наверняка расцарапала, а потом еще и размазала его кровь на ладони. И как он сразу этого не заметил? Но что происходит с ранкой? Он поднес руку поближе к глазам и понял, что его тьма уничтожает нечто чужеродное. Потом она перешла на следы уже подсохшей крови, и они испарились темным облачком, показывая, что это была не его кровь. И что это значит? Почему его тьма так агрессивно реагирует на чужую кровь? Такого раньше не было.

Грэг что-то о подобном слышал, но это было очень давно. Что-то о крови, магии и чужом влиянии… Он напряг память и вспомнил своего старого учителя, погибшего при странных обстоятельствах, и его рассказы о страшных битвах былого, интригах, которые тогда велись, и Ордене, который был этому виной.

Магистр крепко сжал кулак, с которого только что были уничтожены следы чужого воздействия, и сжал зубы, просчитывая свои следующие шаги. Но в следующее мгновение все логические мысли выветрились у него из головы:

– Тэя!

И он почти побежал по коридору к деканату, надеясь, что застанет ее там.

Но девушки в условленном месте не оказалось.

Зато прямо под дверью его кафедры сидела припыленная, с паутинкой на одном ухе, ласка и взволнованно смотрела на него темными бусинками глаз.

Откуда она здесь? А не та ли это ласка, которую вылечила Тэя, когда он обнаружил ее ночью без сил?

Грэг нахмурился еще больше и шагнул к зверьку. Но тот отскочил, оставив на том месте, где только что находился, смятые листы бумаги, явно неумело вырванные из обычной тетради.

Продолжая наблюдать за зверьком, Грэг подошел и взял листы. Бросил на них быстрый взгляд, но увиденное заставило его руку дрогнуть и внимательно вглядеться в то, что к нему попало. Мужчина похолодел — на первом листе был детально изображен гребень, а на втором выписаны символы, которые он очень надеялся больше никогда не увидеть.

Грэг глянул на зверька, но его на месте не оказалось. Быстро оглядел коридор, но это странное животное словно сквозь землю провалилось!

Рука магистра сжалась, сминая листы бумаги. Впервые за очень долгое время он чувствовал, как его накрывает бешенство, замешанное на страхе за другого человека. Тьма в его теле взбурлила, заволакивая белки глаз, и мужчина огромным усилием воли заставил себя успокоиться и мыслить здраво.

Я проснулась словно от толчка. Распахнула глаза и увидела над собой темно-зеленый балдахин.

Где-то неподалеку раздался удовлетворенный вздох, и я рывком села на кровати и увидела сидящую в кресле напротив мачеху. Отчего-то большого удивления я не испытала.

Она оторвала взгляд от огонька свечи, стоящей перед ней столике, и улыбнулась:

– Люблю живой огонь. В нем есть что-то первобытное, по-настоящему живое и настоящее. – Она протянула вперед руку, будто собираясь погладить пламя, но в последний момент чуть отдернула пальцы. – Но он обжигает тех, кто не умеет им управлять. – Сделала легкий пасс рукой, и огонек свечи вытянулся вперед и обвил запястье, становясь прекрасным полыхающим браслетом. – Так и с человеческой душой. Она, как огонь, обжигает тех, кто не умеет ее взять, но становится мягкой, податливой, дарующей невероятное тем, кто знает, как подчинить себе ее пламя.

Улыбка женщины стала почти блаженной. И мне очень захотелось хоть как-то ей возразить:

– Душа становится мягкой и податливой, яркой и прекрасной, если рядом с ней такая же любящая душа, готовая не только брать, но и не меньше отдавать взамен. Те, кто только берут и подчиняют, лишь гасят ее пламя.

Мачеха рассмеялась, будто я сказала нечто смешное.

– Линни-Линни-и, ничего-то ты не понимаешь. Нет большего удовольствия, чем медленно, смакуя каждый глоток, пить чью-то душу.

Я похолодела от осознания, что все это время она и ее дочь тем и занимались, что медленно выпивали душу Тэйлин!

– Зачем вы мне это рассказываете? – прошептала, еле шевеля губами.

Такая откровенность могла значить лишь одно: я никому не смогу передать эти слова.

Женщина вздохнула, развеяла огненное заклинание и смерила меня странным нечитаемым взглядом прищуренных глаз.

– Знаешь, за страдания, которые ты причинила моей дочери, хотелось долго тебя мучить прежде, чем отобрать остатки того, что и так принадлежит только ей. Но потом я передумала. – Я невольно приподняла брови, не понимая, какие такие страдания могла причинить Лайзе. Но женщина явно была поглощена планами мести, и с каждым словом ее глаза загорались фанатичным огнем все больше. – И решила, что хватит тянуть. Лайза и так заждалась посвящения. К тому же твоя смерть послужит делу Ордена, и поверь, Маранжи это оценит! – женщина улыбнулась так предвкушающее, что у меня волоски на руках встали дыбом.

Паника подкатила к горлу, я вскочила, намереваясь попытаться сбежать, хоть что-то сделать… но вокруг меня мгновенно обвилось огненное лассо, прожигая платье и нестерпимо жаля кожу предплечий, груди и спины.

Я закричала, выгибаясь, не в силах сбросить с себя это орудие пытки. От боли в глазах потемнело, но в спасительный обморок упасть не удалось, хотя лассо вскоре исчезло. Ноги подкосились, и я рухнула на постель, всхлипывая и пытаясь вдохнуть.

– Маман? – сквозь шум в ушах услышала я голос Лайзы, вошедшей в комнату. – Это было обязательно? – как-то чересчур нервно спросила она и облизнулась, глядя на меня.

– Ничего, пусть сразу поймет, что бежать — бесполезное и очень болезненное занятие, – погладила она дочь по спине и с сочувствием произнесла: – Совсем ты издергалась. Столько голодала, бедная моя.

– Да, – к моему удивлению, Лайза захныкала, как маленькая, и пожаловалась: – То она в лазарете лежала, то слабая слишком была. А потом вообще делиться перестала. У меня уже руки дрожат без под подпитки, тошнит постоянно и заснуть не могу!

Чего? Моя душа для нее… наркотик, без которого у нее началась ломка? Я не особенно разбираюсь в этом, но все признаки у Лайзы налицо. О ее состоянии говорили и лихорадочный блеск глаз, и яркий болезненный румянец, и пересохшие губы, и небрежность в одежде и прическе.