Две жизни Лидии Бёрд - Джози Силвер

– Ух ты! – восклицаю я, замедляя шаг перед гигантским зданием, окруженным высокими каменными колоннами.

Карта города сообщает мне, что это церковь Мадлен.

– Выглядит почти как римская, правда?

Поднимаюсь по широким ступеням, попутно касаюсь ладонью одной из монументальных колонн. Меня неудержимо влечет внутрь вся эта пышность.

Фредди идет за мной, и мы, взявшись за руки, медленно шагаем по мраморному полу, полные благоговения, ошеломленные размерами и красотой этого места. У меня перехватывает дыхание. Вычурные светильники бросают теплый свет на чудесные фрески, украшающие купол, и здесь царит чувство бесконечного мира и почтения, это некий оазис в городской суете. Мы с Фредди не религиозны, но все равно меня трогает атмосфера старины и покоя.

Мы подходим к ряду тонких белых свечек, зажженных посетителями в память о потерянных близких. Я бросаю взгляд на Фредди и вижу, что он роется в кармане в поисках мелочи. Не нахожу слов, когда он бросает монетки в ящик для пожертвований и берет пару свечей. Фредди редко говорит об отце, которого потерял еще в детстве. Он был слишком мал, чтобы сохранить о нем отчетливые воспоминания, но все равно остро ощущает его отсутствие. Фредди не допускает меня в эту часть своей жизни, и это одна из тех вещей, которые задевают меня сильнее всего.

Фредди так воспитали. Иногда я думаю, что причина закрытости его матери – эгоизм, но, возможно, все дело в том, что и ее воспитывали именно так.

Я не совсем понимаю, почему Фредди дает мне одну из свечек. Может быть, это ради моих бабушек и дедушек, а может, просто из вежливости. Свечи на подставке выглядят по-разному: одни пока еще высоки, другие догорели до самого основания…

А потом Фредди поворачивается и поджигает зажигалкой фитиль моей свечи… И мне никогда не забыть выражения его лица в этот момент: он как будто знает… Смотрит мне в глаза, и какое-то время мы просто стоим… Вот и все. Все наши завтрашние дни – каждый день нашей любви – сконцентрировались в одном маленьком огоньке, который слишком быстро погаснет.

У меня дрожат руки, когда я ищу место, куда можно поставить свечу. Не хочу выпускать ее. Но в конце концов пристраиваю ее рядом со свечой Фредди.

– Пойдем, – говорит он, обнимая меня за плечи.

Я оглядываюсь и бросаю еще один долгий взгляд на свечи, когда мы уже подходим к двери. Два высоких белых символа памяти: по отцу, которого так не хватает, и по его любимому сыну.

– Сюда?

Мы останавливаемся перед крошечным кафе на углу, его изумрудные с золотыми полосками тенты провисли под снегом. Внутри полно народа, но снаружи столики прикрыты от снега, так что я киваю, и мы устраиваемся рядом с электрическим обогревателем. Фредди заказывает жареные мидии, но я предпочитаю горячий шоколад и булочки с корицей. Я понимаю, конечно… круассаны на завтрак и булочки на обед… но, черт побери, я ведь в Париже! Несколько минут мы сидим и жуем, наблюдаем за текущей мимо нас городской жизнью, впитываем ее. Машины ползут медленно из-за неприветливой погоды, а проходящие по улице люди кутаются в куртки и шарфы, защищаясь от кружащегося снега.

Я отвожу взгляд от этой картины и вижу довольную улыбку Фредди, когда официант ставит перед ним обед. Глаза Фредди вспыхивают, в воздухе плывет аппетитный аромат вина и чеснока. Как бы мне хотелось навсегда сохранить нас вот так – внутри снежного шара, как картину двух вечных влюбленных за обедом, под полосатым тентом парижского кафе…

Это одно из тех мгновений неожиданного совершенства, которых так немного в жизни. Чаще всего мы не в силах оценить этот миг так, как следует, но у меня есть теперь возможность – и я мысленно нажимаю на кнопку «пауза» и загружаю все, до последней детали, в память. Точный рисунок решетчатых металлических стульев, особый оттенок синего шарфа Фредди, крошечные керамические цветы на тяжелых серебряных приборах, бронзовый оттенок сахара на моих булочках…

А потом, словно для того, чтобы напомнить мне, что совершенства не существует, мой мобильник, лежащий на столе, дребезжит, приходит сообщение от Дэвида.

Прости, что тревожу тебя во время отдыха, но ты наверняка захотела бы узнать об этом сразу. Элли потеряла ребенка. С ней все в порядке – ну, то есть насколько это возможно. Она сейчас спит. Позвони, когда сможешь.

Четверг, 3 января

Я резко сажусь на диване, сердце колотится так, как не может биться у здорового человека, я задыхаюсь, словно мчалась изо всех сил, чтобы не опоздать на последнюю электричку. Хватаю телефон и быстро проверяю его, но не вижу пропущенных звонков или эсэмэсок. Мгновенно отправляю сообщение Элли, чтобы проверить, все ли у нее в порядке, – в довольно расплывчатых выражениях. Она отвечает почти сразу. Сестра понимает, что еще рано загадывать, но не захочу ли я в следующий уик-энд отправиться по магазинам?

Огромное облегчение… Снова падаю на подушки. До сих пор мои визиты в мир сна были моим убежищем, возвращением в прошлое, спасением. Но это… Элли… Я почему-то даже вообразить не могла, что нечто настолько плохое, по-настоящему плохое, может случиться и в том мире тоже.

Воскресенье, 6 января

– Как она? – спрашиваю я, готовя Дэвиду кофе.

Он выглядит подавленным. Элли в душе, так что я пользуюсь возможностью выяснить, как сестра чувствует себя на самом деле, пока та не заявит, что все в порядке.

Дэвид сидит за кухонным столом и потирает пальцами глаза.

– Все не так уж страшно, – говорит он. – Ей было плохо, но потом она поела супа, который принесла ваша мама.

Да, я твердо решила принимать пилюли как можно реже, но не смогла удержаться, зная, что происходит во втором мире с моей сестрой. По пути сюда я поговорила с мамой, она до боли тревожится за Элли и Дэвида. Какие у них были лица на Рождество, как они были счастливы… а теперь вдруг такое. Это слишком жестоко.

– А ты? – Я обнимаю Дэвида за плечи.

– Я хотел назвать его Джеком, в честь моего папы. Ну, если бы это был мальчик.

Он прижимается головой к моей руке и, к моему великому огорчению, плачет. Так продолжается пару минут, потом Дэвид берет кухонное полотенце и вытирает глаза:

– Извини, я и сам не ожидал…

Я сжимаю его плечо:

– Не стремись всегда быть сильнее всех.

Я же понимаю, что он держится из последних сил ради Элли.

Мы оборачиваемся, услышав на лестнице шаги моей сестры. Она в простой синей пижаме, ее волосы зачесаны назад, открывая лишенное красок лицо. Элли выглядит лет на четырнадцать.

– Привет, – здоровается она и улыбается. – Тебе не обязательно было приходить, я же говорила, не беспокойся! Мама уже заглядывала утром, и мама Дэвида тоже.

– Да, знаю, – киваю я.