Комиссар Хольмг. Становление - Атия Хольмг

передалась рукам и следом и всему телу, а лицо Веданы, до этого спокойное, исказила гримаса боли. Псайкер упала, как подкошенная, на колени, схватившись руками за живот, словно из того выскребали внутренности, и ее скрюченные до судорог пальцы впились в одежду в тщетной попытке ее разорвать. В это же мгновение со дна шахты раздался протяжный душераздирающий крик.

Барро развернулся почти мгновенно. В считанные секунды он оказался возле Веданы, подхватывая ее и не давая рухнуть вниз. Ее похолодевшие, как ледышки, пальцы, еще раз судорожно вздрогнули, силясь вонзиться в собственную плоть. Из-под повязки, покрывающей глаза псайкера, появились тонкие кровяные разводы, стекающие по смертельно побледневшим щекам.

«Они, — мысленно простонала псайкер. — Они уничтожены. Враг искалечил их».

— Быстро! Вытаскивайте их! — оттащив Ведану от края штольни, Барро присоединился к гвардейцу и схватился за трос.

Те несколько долгих минут, прежде чем платформа вынырнула из мрачного зева шахты, показались инквизитору вечностью. Едва стальная решетка подъемника, показавшись у поверхности, была вытащена на неровную поверхность расколотого рокрита, Алонсо Барро склонился над лежащими на ней гвардейцами, и на краткое мгновение его охватил ступор.

— Бессмертный Император… — прошептал стоящий позади Юджин, в то время как оставшиеся гвардейцы еле сдерживали позывы рвоты.

— Ведана, — произнес инквизитор, не отрывая взгляда от окровавленных тел, настолько спокойным голосом, что от его звучания хотелось содрогаться больше, чем от созерцания того, во что превратились тела людей, бесформенной грудой лежащие на платформе. — Что ты почувствовала?

Алонсо развернулся в ее сторону одновременно со стоном, вырвавшимся со стороны псайкера:

— Их тела… — голос Веданы звучал слабо и дрожал настолько, что слова с трудом было разобрать. — Они… Их вывернули… наизнанку.

— Так и есть, — совсем тихо произнес Лонгин, пытаясь понять, как такое вообще могло случиться с людьми.

Инквизитор шевельнул пальцами. Осторожно он коснулся останков одного из гвардейцев, желая осмотреть тех более тщательно.

Тело несчастного было разорвано в области живота и верхняя его часть, в буквальном смысле, оказалась вывернута, подобно перчатке, наизнанку. С разломанных, неестественно перекрученных ребер, свисали окровавленные ошметки легких и сердца, а вывороченный позвоночник уходил к фантасмагорично выгнутым плечам, под которыми угадывалась окружность черепа. Оторванные по локоть руки валялись рядом в луже крови и обрывках плоти, из обрубков которых выпирали потрескавшиеся кости. Глядя на эту страшную и в то же время завораживающую картину, очень хотелось верить, что гвардеец умер сразу, до того, как все это было проделано над его телом. То, что осталось от его напарника, было смято и искорежено настолько, что в нем уже почти не угадывалось даже намека на человеческое тело. То, что некогда, скорее всего, было черепом, ныне широкое и сплюснутое теперь больше походило на огромное, чуть вогнутое блюдо, по которому в произвольном порядке размазали глаза, нос и рот. Бывшие колени были вывернуты назад, под странным, непостижимым геометрией углом. Руки переплетены за спиной, отчего и без того раздутая до невероятных размеров грудная клетка казалась еще больше. А ступни ног сломаны пополам, изгибаясь вместе с армейскими ботинками так, что их носы оказались притянутыми к заднему краю подошвы. Барро невольно вздрогнул, когда, склонившись совсем низко над изломанным гвардейцем, услышал, как из его шарообразной, жутко раздутой груди, вырвался стон, а на расплющенном лице задрожали веки. До его слуха донесся рвотный позыв откуда-то сзади, когда на размазанном, покрытом кровью и сукровицей лице, потерявшим любое сходство с человеческим, один глаз открылся, и в его расплывшемся, трепещущем зрачке отразился невообразимый ужас и бесконечный океан боли…

Они отреагировали мгновенно. Их выстрелы синхронно прозвучали среди всеобщего оцепенения, охватившего гвардейцев. Голова несчастного раскололась. Черная, как чернила, кровь еще растекалась из прострелянной головы гвардейца, а инквизитор и кадет-комиссар уже простреливали тело второй жертвы несколькими одновременно сделанными выстрелами. Изуродованное нечто дернулось несколько раз и вновь замерло, теперь уже навсегда.

— Сохрани нас Трон, — с суровой отрешенностью во взоре произнес Алонсо Барро, убирая свое оружие и складывая на груди аквилу.

Остальные последовали его примеру, шепча про себя молитву Императору.

— Сжечь, — приказал он после непродолжительного молчания, повернувшись затем к Ведане. — Ты будешь «вести» меня, пока я буду спускаться, и до тех пор, пока не поднимусь обратно.

Псайкер открыла рот, должно быть, чтобы возразить, но инквизитор прервал ее мысленно, сурово и безоговорочно:

«Если связь со мной прервется, ты выжжешь это место дотла. Будь бдительна. Мы все уже можем нести на себе скверну».

«Да», — мысленно прошептала Ведана.

Авель смотрел на псайкера. Из-под ее повязки, скрывающей слепые глаза, продолжали катиться рубиновые слезы. Они прожигали багряные дорожки, которые, высыхая, превращались в бурый иссохший пепел. Она вздрогнула, как от удара плетью, развернув лицо в сторону инквизитора. Она молчала, как молчал и сам Барро. Но молчание это звучало громче и многозначительнее тысячи слов.

РЭКУМ ПОСЛЕ ЗАКАТА

С неистовой силой ветер хлестал его по лицу. Миллиарды острых песчинок, врезались в иссушенную кожу. Глаза слезились. А он все продолжал идти вперед, зная, что рядом никого не осталось. Зная, что обезумевший ветер занес серым песком могилы, оставленные позади, как и само воспоминание о них. Смертельно хотелось пить. Он продолжал идти, зная, что умрет здесь, в забытом Императором месте. Что его безымянная могила, сложенная из праха и песка, пополнит бессчетный ряд безликих курганов, по которым сейчас ступает он сам. Ветер завыл еще сильнее и словно бич полоснул по стонущим от напряжения глазам. Горячая слеза сорвалась из-под дрогнувшего века и, упав на щеку, заскользила вниз, прожигая за собой дрожащий след. Ее соленая влага растеклась по губам, когда они встали препятствием на ее пути. С ужасом Гай Тумидус осознал, что от жажды, выжигающей его изнутри подобно радиоактивным палящим лучам, он готов пить что угодно. Даже собственные слезы. К горлу подкатил тошнотворный ком из праха мертвой пыли, что окутывала все здесь. Когда, скатившись по второй щеке, жгучая как лава слеза сорвалась и устремилась вниз, чтобы исчезнуть в бесконечном потоке песка и ветра, Октавиан подставил ладонь, прерывая ее падение в пропасть. Он поймал ее, такую горячую, что казалось, она вот-вот прожжет его ладонь насквозь, и такую неподъемную, будто в ней была тяжесть целого океана слез. Медленно Лорд-Комиссар поднял ладонь вверх, поднося ее к лицу, и, взглянув на нее, вдруг понял, что это кровь…

…Он вздрогнул и очнулся, сметая с встрепенувшегося разума остатки ночных кошмаров. Поняв, что уснул сидя за столом, опустив голову на руки, Октавиан поднялся, разгоняя кровь в затекших конечностях. Бессонные ночи дали о себе знать. Он резко расправил плечи,