Белая кость - Роман Солодов

Дмитрий вдруг почувствовал, что тот проверяет его на крепость рукопожатия.

Он посмотрел в глаза Тухачевскому и столкнулся с жестким взглядом. Этот офицер сразу хочет устано вить старшинство в их камере, понял Дмитрий. Ну что ж, потягаемся.

Секунды прошли, никто не заметил противостояния, но Тухачевский ослабил хватку, молча признав, по крайней мере, равенство в силе.

«За такое рукопожатие я б тебе сделал мельницу и приложил бы спинкой к бетонному полу, не будь ты старожилом, — подумал Дмитрий. — Ты мне уже не понравился, но выбирать не приходится».

И в дальнейшем, когда они беседовали, неприязнь Дмитрия к Бонапарту — так он прозвал сокамерника — только усилилась. Бекешев видел, что поручик умнее, мыслит глубже, дает правильную оценку ситуации в России, лишен иллюзий. Но не зависть была причиной нелюбви. Выросший в тени старшего брата, Дмитрий не комплексовал, признавая умственное превосходство собеседника. Он был спокоен за себя, зная, что морально его никто никогда не подавит! Его даже миновал так называемый психический столбняк, через который проходит практически каждый пленный. Он начал думать о побеге с того самого момента, когда протянул свой наган немецкому офицеру. А ум — не заслуга. Кому-то Бог больше дает, кого-то совсем обделяет.

Дмитрий не часто отваживался спорить с говорливым поручиком, но когда Тухачевский дал нелестное определение русскому народу, назвав его вялым и при этом анархистским и разрушительным, Бекешев не смолчал. Не любил обобщений, считая, что синтез разрушает принцип справедливого подхода к проблеме. Тем более вызывало неприязнь, когда плохо отзывались о русских. Он принимал это как личное оскорбление.

— Поручик, мне не нравится, когда так пренебрежительно говорят о моем народе. Я очень попрошу вас впредь хранить свое мнение при себе. Если вас интересует мое, то могу заметить, что к народу никогда по-человечески не относились, считая его в лучшем случае удобрением для будущей славы России. Ваш Петр, которым вы так восхищаетесь, был деспот, и я не знаю, принес ли он больше вреда России или пользы. Мой брат…

— О! — перебил Дмитрия Тухачевский. — Опять ваш брат. А свои-то мысли у вас есть?

— Мысли-то есть. Я о выводах сейчас, — Бекешев даже не подумал оскорбиться. — Большинство людей, к вашему сведению, своих выводов не делает. Все только заемное — где-то подслушали, что-то прочли… а выдают за свое. И я многое занял у Павла. Но, в отличие от большинства, не скрываю, что это не мое. Так вот! Он говорит, что многие реформы вашего любимого царя оказались губительными для страны. Даже связал их с нашим позором сегодня. Честно признаюсь — не очень понял, но верю ему. Он у меня, как вы уже знаете, экономист.

— Вы не могли бы поподробнее о роли Петра в сегодняшнем позоре? — искренне заинтересовался Тухачевский.

— Попробую, — задумался Бекешев, пытаясь припомнить слова брата. Тогда они звучали убедительно. Вспомнил:

— Вот что он сказал. Не ручаюсь за точность. Петр приписал деревни к чугунолитейным заводам и тем самым лишил хозяев стимула к новшествам. Это понятно?

Поручик коротко подумал и кивнул:

— Нет возражений. Действительно, зачем вводить механизацию, если есть дармовая рабочая сила. Это всё?

— Нет, не всё, — продолжил Бекешев. — А если нет прогресса, говорил мой брат, значит стагнация неизбежна. Таковы законы экономики. И Россия так отстала в тяжелой промышленности, что до сих пор не может ликвидировать разрыв. Пушек у нас не хватает из-за Петра! Я вам точно передал слова брата. А если уж вернуться к теме народа, то я уверен, что, не насилуя его, можно достичь большего. Дайте ему нормальные условия. В нашем имении не было ни одного случая, чтобы сознательно что-либо сломали. Мы хорошо платили своим работникам, кормили от пуза, лечили заболевших, и люди отвечали добром на добро. Имение наше процветает. Мы в губернии — как оазис в пустыне. Вокруг нас помещики разоряются. Вот неплохо было бы опыт моего брата на всю Россию… Тогда не сидели б мы с вами в плену.

— Народу все равно нужен деспот, иначе он пойдет вразнос. И дело не в русских, но в природе любой нации! Я, в отличие от вас, читал Макиавелли — в его бессмертном труде о том же.

— Вы хотите диктатуру в России? — Бекешев, смутно ощущая правоту поручика, не знал, как возразить. В армии должно быть единоначалие — тут никаких споров быть не может. Но страна — не армия!

— Да! Я считаю, что моей родине всегда будет нужен диктатор. Без него она развалится опять же в силу качеств русского народа, пусть вам не нравятся мои слова.

— Знаете, поручик, диктатор прикончит вас первым делом, потому что увидит в вас соперника в борьбе за власть. Для таких, как вы, диктатор — это катастрофа.

На эти слова Тухачевский только загадочно усмехнулся, как бы давая понять, что не так-то легко с ним справиться.

О чем бы ни говорили офицеры, согласия между ними не было. Бекешев увидел в поручике талантливого и беспринципного человека, которого ничто не остановит, если надо победить. Когда речь идет о сражении, можно как-то оправдать жестокость в бою, но, когда во имя победы надо сознательно уничто жить мирных жителей, с таким подходом Дмитрий никак не мог согласиться.

Вечерами, собравшись в столовой, офицеры подолгу рассуждали о России, царе, русском командовании, Распутине — этого проходимца ненавидели все! Бекешев больше молчал. Он видел, что даже отношение к возможной революции у офицеров неоднозначное. Люди разочаровались в царе и свое разочарование переносили на весь строй, что было справедливо. Тухачевский, например, о революции чуть ли не мечтал. Дмитрий, уже составивший свое суждение о нем, понимал, что для поручика революция никак не освобождение народа, не установление царства равенства и справедливости, но возможность выбиться наверх! Этот офицер не даст пощады людям во имя своей карьеры.

Единственное, в чем они сходились, так это в отношении к побегу. Оба мечтали вырваться из лагеря и вернуться в Россию, в русскую армию. За Тухачевским уже тянулась слава беглеца, и этот лагерь был для него третьим. Бекешев же знал, что, если он сбежит, это будет его первый и последний побег.

Однажды в ясный летний день офицеры устроили соревнование по борьбе. На лужайке образовали круг из зрителей, охрана тоже подошла, и каждый желающий по очереди вставал в круг, чтобы помериться силой с победителем предыдущей пары. Тухачевский побеждал всех подряд. Он был в ударе и не ощущал усталости. Против него никто не мог устоять больше одной-двух минут. Стоило ему обхватить противника за пояс, как