Выпускной бал в чистилище - Эми Хармон

вот они уже принялись перекидываться шутками, словно жонглеры, и совершенно забыли серьезный разговор, который вели всего несколько минут назад. Они провели целый час, подшучивая друг над другом, забрасывая друг друга дурацкими вопросами и историями, которые помогали сблизиться. Мэгги узнавала того Джонни, которого прежде знала и которого полюбила, но в то же время наслаждалась обществом Джонни, которого еще не тяготили, не угнетали долгие годы, проведенные взаперти в чистилище. Она больше не говорила о том, почему явилась на выпускной, или о том, почему ей некуда пойти. Она жила настоящим, жила рядом с Джонни, решив, что вернется обратно домой, когда ей захочется. И конечно, где-то на заднем плане ее сознания маячила смутная мысль: а что, если она сумеет остаться?

– Ну ладно, а вот вопрос, который все обязательно задают… Какой у тебя любимый цвет? – проговорила Мэгги.

– Розовый, – не задумываясь, с серьезным видом ответил Джонни.

– Серьезно?

Раньше Мэгги уже задавала ему этот вопрос… или позже? Она покачала головой. Мысли путались. В чистилище он сказал ей, что его любимый цвет – белый. Что белый – цвет безопасности.

– Ну да. Ты просто подумай. Все розовое обычно мягкое, красивое, вкусное. – Голос Джонни звучал хрипло, слова он выговаривал очень медленно.

Она понимала, что он с ней заигрывает, что он наверняка уже говорил те же самые слова прежде, но ей было все равно. От его слов у нее внутри разлился жар, и на мгновение ей ужасно захотелось быть девчонкой из тех, что берут все, что хотят, и плюют на последствия. Но она не была такой. Жизнь научила ее, что последствия бывают болезненными, уродливыми и редко когда стоят удовольствия, за которым неминуемо следуют.

– Твоя очередь.

– М-м? А, да. Желтый, – ответила она. – Желтый – цвет счастья.

– Если смешать желтый с розовым, получится персиковый… Персики мягкие, красивые, вкусные, а еще они дарят счастье.

– Прекрасно. Значит, мы созданы друг для друга. – Она вздохнула, захлопала ресницами.

Джонни опять рассмеялся. Наступила его очередь задавать вопросы. Он спросил, какой у нее любимый фильм. Он только что посмотрел «Головокружение» Хичкока, и ему фильм понравился. Мэгги не знала, что сказать, и потому назвала «Бунтаря без причины».

Джонни застонал.

– Все девушки говорят одно и то же. Ну разве Джеймс Дин такой уж красавец?

– Мне кажется, он чем-то напоминает тебя, – широко улыбнулась Мэгги.

– Ну что ж, в таком случае он неотразим.

– Пожалуй, – хихикнула Мэгги.

– Любимая песня?

Джонни нравилось слишком много песен, так что он не мог выбрать. Мэгги попыталась припомнить что-нибудь из пятидесятых и назвала «Дым застилает глаза»[6].

Джонни помотал головой:

– Я ее не знаю. Забавное название. Напой мне, может, я вспомню.

– Она не новая, но, кажется, лучшей песни о любви я не слышала. – И Мэгги смущенно поморщилась.

Она не знала, когда на самом деле вышла эта песня. Не надо было говорить, что она не новая. Она попыталась сменить тему:

– Я не могу тебе напеть, потому что у меня ни слуха, ни голоса нет. Я танцую, но не пою.

Джонни посмотрел на нее с заговорщицким видом, а потом взбежал вверх по склону холма к машине. Завел мотор, включил фары, и в следующий миг из окон машины донесся голос Рэя Чарльза, грубоватый, страстный, словно ласкающий. Джонни закрыл дверцу машины, спустился обратно к воде и точно так же, как на балу, протянул Мэгги руку.

– Мы успели потанцевать всего под две песни, пока тебе не задали жару. – Джонни улыбнулся, проговорив это «жару». – Хочешь еще?

Мэгги скользнула в его объятия, словно никогда и не отрывалась от него, а он в тот же миг раскрутил ее в танце и снова притянул к себе, крепко прижал. Мэгги перевела дыхание. Песня была страстной, порывистой, и Мэгги, прикрыв глаза, просто двигалась вместе с Джонни. Здесь они оба были свободны от приличий, которые надо было соблюдать при выпускниках, заполнивших школьный спортзал, и потому ни он, ни она не желали держаться на пристойном расстоянии друг от друга. И все же они не могли просто обниматься под звуки музыки и потому танцевали, скользя по утоптанному песку пляжа, в свете фар машины, словно отгораживавшем их от всей Вселенной.

Одна мелодия сменялась другой. От стеклянной глади воды эхом отражались звуки песен – «В ночной тишине»[7], «Я в восторге от тебя»[8], «Звездная пыль»[9], «Мона Лиза»[10]. Мэгги была признательна меланхоличному радиоведущему, который ставил одну за другой песни о любви, грустные баллады, слова которых говорили за них с Джонни то, чего они сами еще не могли сказать.

– Эта песня посвящается всем юным влюбленным, где бы вы ни были… Ее исполняли многие музыканты, но мне больше всего нравится, как ее спел Фрэнк. Итак, сейчас для вас прозвучит песня «Когда и где»[11].

Первые такты песни, которую Мэгги никогда прежде не слышала, в одно мгновение взволновали и сблизили их.

Кажется, мы уже прежде стояли так и говорили,Мы так же смотрели друг другу в глаза,И ты была точно так же одета,И улыбалась мне той же улыбкой,Но я не могу припомнить когда.То, что происходит с нами впервые,Словно бы происходит не в первый раз,И кажется, мы уже прежде встречались,И прежде смеялись,И прежде любили,Но кто знает где и когда.

Мэгги подняла голову и взглянула на Джонни. Он не отрывал от нее глаз, а ноги продолжали двигаться в такт ее телу, и ее юбки обвивались вокруг него в танце. Он крепко держал ее за талию, она прижимала ладонь к его груди, они смотрели друг другу в глаза. Издалека донеслись последние ноты песни, и Джонни, нагнувшись над ней, отклонил ее так далеко назад, что волосы Мэгги коснулись песка, а потом снова поднял ее и прижал к себе.

Фары машины мигнули и погасли. В голове у Мэгги по-прежнему звучали последние волнующие такты песни, но музыка смолкла. Джонни чуть отступил назад и взял ее ладони в свои. Фары машины больше не светили, но Мэгги по-прежнему различала во тьме контур его лица. В его глазах застыло загадочное выражение, словно он вел какую-то непонятную борьбу с самим собой. Мэгги смотрела на него, не желая отойти и боясь приблизиться. Быть может, еще слишком рано. Быть может, это все, что выпало на их долю.

А потом он шагнул прямо к ней, склонился к ее губам. Его дыхание коснулось ее лица, и в нем, как и в ее собственном дыхании, было предчувствие и желание. Он выпустил ее пальцы, скользнул ладонями по гладкой коже ее рук вверх к плечам, обхватил ее лицо. Чуть приподнял ее подбородок и почти коснулся губами ее губ, оставляя пространство, в котором мог уместиться лишь краткий шепот:

– Мэгги?

Ее имя было