Родить наследника чужому мужу - Лора Лайонс

Целует живот сквозь платье, осторожно укладывает меня на спину — очень кстати, потому что поясницу начало привычно ломить. Трогает груди, как бы пытаясь взвесить их на ладонях. Да, тяжелые, налились, хотя до кормления еще далеко. Останавливается и с каким-то отчаянием в голосе хрипит:

— Я хочу это видеть!

Ольга.

Да, любимый, да, как хочешь. Расстегиваю пуговицы халата сверху вниз.

— Здесь можно закрыться? — шепчет.

— Да, ключ в двери.

В несколько прыжков скачет туда и назад, прикрывая рукой лицо. Неужели Федя успел и здесь наблюдение установить?!

Игорь осторожно снимает с меня одежду и белье и завороженно скользит взглядом от лица и ниже, задерживаясь в... ключевых точках. Мне нравится следить за его мимикой, снова видеть восхищение на его мужественном лице. Я не смела и мечтать об этом.

Сидит на краю кровати, тяжело дыша. Он весь напряжен, даже кровать как будто слегка вибрирует вместе с ним. Но он словно действительно собирается ограничиться осмотром. Неужели все это только ради детей?! Или это эксперимент по установлению пределов мужского самообладания?

— Зачем же ты ехал так далеко? Я не отпущу тебя просто так, — говорю, призывно улыбаясь. — Разве ты меня не хочешь теперь?

— Хочу. А тебе можно?

— Если осторожно. Врачи не запрещают. Только не дави на живот.

Наклоняется и обхватывает меня обеими ладонями, слегка сминая грудь. Запускает кончики пальцев в ложбинку над солнечным сплетением, проводит по ней ногтями без нажима вверх-вниз, задевает соски, отчего они съеживаются и почти болезненно торчат. Целует их, целует в губы. У меня от его ласк приятная дрожь гуляет по всему телу.

— Как налились твои груди, — шепчет. — Какая ты вся... особенная, стала еще красивей.

— Ожидание ребенка украшает любую женщину, — утверждаю я.

— Тебе особенно идет, это должно стать твоим обычным состоянием, — шутит, конечно.

Спускается губами ниже, а точнее, поднимается на мой полненький живот и расцеловывает много раз торчащий беременный пупок. Похоже, он ему особенно нравится. Движения детей в себе не чувствую; наверное, им тоже хорошо. Ласкаю их папаше шею, волосы, плечи.

— А мужской стриптиз будет? — шепчу.

— Ах ты, шалунья, — смеется. — Рожать скоро, а ей стриптиз подавай!

Встает, насвистывая знакомую тягучую мелодию из какого-то кинофильма, скидывает обувь и на маленьком пятачке, на коврике между кроватями, начинает раздеваться, одновременно понемногу поворачиваясь. Медленно расстегивает молнию на олимпийке и вдруг рывком спускает ее с плеч, встав ко мне спиной.

Поворачивает голову и вполоборота смотрит на меня, подмигивая и хищно улыбаясь.

— Вот сейчас совсем р-разденусь и что я с тобой тогда буду делать!.. — наигранно угрожает, рыча.

— Ой, боюсь, боюсь! — вторю ему, давясь от смеха и сажусь, опираясь на руки — так лучше видно.

Прикусывает манжету рукава крепкими зубами и вытягивает из него руку. Кружась, как вокруг шеста, вылезает из второго рукава, и, раскрутив олимпийку над головой, забрасывает ее точно в угол.

— Бросок засчитан! Наши побеждают, — хлопаю я в ладоши.

— Но это еще не финал! — подыгрывает.

Берется за подол белой футболки, скрестив руки, и начинает ее стаскивать через голову, до ужаса неспешно, покачивая бедрами, одновременно продолжая поворачиваться и насвистывать.

Вот появляется полоска кожи над брюками, я ее видела раньше, но все равно не могу оторвать взгляда от того, как она растет, расширяется. Денисов знает, что у него красивое тело, — сильное, подтянутое, в меру накачанное. Это шоу, возможно, он делал не раз, но мне хочется думать, что это эксклюзив.

Ура, футболка снята, подброшена вверх комком и забита ребром ладони все в тот же угол. Наверное, Игорь любит волейбол, — догадываюсь.

— А остальное?

Мотает головой:

— Остальное — снимай ты. Если хочешь.

— Конечно, я хочу.

Подступает ко мне вплотную, опускается на колени. Верх его брюк на уровне моих ладоней, а напряженный интимный орган с надеждой тыкается мне в коленку. Отчетливо понимаю, что теперь это точно наш последний интим.

Отчаянно обнимаю мужчину и целую всего-всего. Дрожу и чуть не плачу от чувств. И Игорь тяжело дышит, молчаливо нависая надо мной. Стаскиваю с него последнюю одежду. Но я скоро устаю, из-за своего двойственного состояния, и ложусь на спину.

— Я неуклюжая сейчас, извини.

Он раздвигает мои бедра, поглаживает их и проводит языком по их внутренней поверхности. Отрывается, только чтобы сказать:

— Ты не представляешь, какая ты красивая.

Потом утыкается лицом в мой треугольничек и целует, посасывая, там. Я выгибаюсь, мне и неловко, и — хорошо. Так хорошо, что временами я забываю, что у меня есть тело и, наверное, даже как меня зовут. Мне легко; волны радости накатывают, как теплый морской прибой. Похоже, я кончила, даже ненадолго забылась.

Следующее, что помню — он осторожно поворачивает меня на бок и ложится сзади. Мои груди полностью захвачены в плен его ладонями, мочку левого уха он плотно обхватывает губами, иногда шепча что-то о любви. Мои мягкие складочки прогибаются, принимая в себя его член, но он не пытается проникнуть глубже, туда, где подрастают его дети, а судорожно бьется у входа. Наконец, горячее семя соединяется с моим соком.

Молчим, приникнув друг к другу. Я не забуду его приезд никогда.

Игорь уходит ненадолго в душ. Потом одевается, не сводя глаз с меня; конечно, хочет еще. Но идет отпирать дверь. Рассказываю ему новость:

— Мне вчера делали УЗИ, я написала тебе, но ты был недоступен. У тебя будет два сына.

Замирает. Хмыкает.

— Я — папаша. У меня будут сыны, — произносит, как будто привыкает к тому, как это звучит.

Выражение его лица меняется — осознает. Садится, обнимает, благодарит. Потом ложится на спину и улыбается, глядя в потолок или сквозь него. Чуть позже смотрю — у него глаза закрываются. Бормочет:

— Можно я здесь посплю немного?

— Конечно!

Вырубается тут же. У меня на кровати спит Денисов, усталый и довольный; отец моих детей, мой любимый. Мама с Ксюшей скоро приходят. Когда они засыпают, я укрываю Игоря пледом и осторожно пристраиваюсь рядом. Я дома.

Утром на его часах звонит будильник. Просыпается мгновенно, выключает, вертит головой. И сразу прижимает меня к себе, гладит, зарывается лицом в мои волосы.

— Мне пора уезжать, — говорит так печально, что мне снова хочется его успокоить.