Родить наследника чужому мужу - Лора Лайонс

Улыбаюсь. Впервые слышу, чтобы Денисов назвался кому-то по имени-отчеству. Барьер, что ли, сразу себе установил? Решил остепениться перед рождением детей?

— А от кого или от чего меня надо защищать?

— Мне поручено не подпускать к вам никого, кроме нанимателя, медперсонала и членов вашей семьи.

— Интересно. А где такие красивые охранницы принимают роды? — интересуюсь.

— В Сирии, например.

Ее загар, в феврале, я, конечно, отметила.

— Сама замужем, дети?

— Свободна.

— Как ветер? — пытаюсь разговорить по-военному кратко отвечающую девушку. — Предлагаю перейти на «ты». Это в целях моей безопасности: в слове «ложись», например, всего два слога, а «ложитесь» — уже целых три, лишняя секунда, важная для моей жизни. Шучу.

— Ок, — соглашается совсем коротко, — только «ложись» в твоем случае не очень подойдет.

Она косится на мой живот. Замечаю, что хочет меня о чем-то спросить. Поощрительно улыбаюсь. Но вопрос, оказывается, в другом.

— Федор Иванов; вы, то есть ты его знаешь?

— Да. А вы родственники, что ли?

— Однофамильцы.

Тут я узнаю, что Федя был, как они это называют, в командировке в Сирии, и даже был ранен, и именно Лена лечила ему простреленную ногу в полевом госпитале. И мы долго разговариваем о Феде, я вспоминаю все хорошее и интересное, что знаю о нем, не упоминая, естественно, о его интересе ко мне. На хорошую девушку Елену Федор явно произвел впечатление.

Вечером, когда Ксюша уснула на своей полке, мы с Леночкой так сближаемся, что она показывает мне (из своих рук) маленький пистолет, обитающий в ее дамской сумке и, видя мое изумление, сообщает:

— Это не самое смертоносное оружие, что у меня есть.

— Надеюсь, ты имеешь в виду обаяние?

Хмыкает.

— Не только. Например, вот, — показывает в голенище полсапожка рукоятку ножа или кинжала.

Сразу поднимаю руки, сдаюсь.

Квартиру со все необходимым Игорь снял на полгода, на мое имя и в том же квартале, где мы жили год назад. Даже не знаю, хорошо это или... В первый же вечер я решила погулять по старым местам, поностальгировать. Стоит теплая пасмурная погода. Идем с Леной как две подруги, болтаем. И вдруг встречаем Сашу — отца моей дочери. Подруга становится передо мной.

— Оль, это ты, что ли? — вытягивает из-за нее шею бывший.

Беру за руку Лену, шепчу «Все хорошо, расслабься». Отступает. Смотрю на него. Как я могла раньше жить с этим человеком? Школа, первая любовь, первые отношения — видимо, дело в этом. С тех пор он так и не повзрослел. Одни понты. Даже сигарету держит не иначе как оттопырив мизинец. Сейчас мне всего лишь больно видеть его. А он снова раскрывает рот:

— Прикид классный. Значит, правду говорят: ты теперь высокооплачиваемая суррогатная мать? Поделись баблом, мы же вроде как не чужие друг другу.

Похоже, кто-то из моих подруг язык за зубами не умеет держать.

— А ты так и живешь с мамой?

— С меня все еще алименты снимают — Ксюшка жива, что ли? Куда ты ее пристроила? Я ведь могу официально заявить о своем несогласии на ее выезд за границу.

Наверное, я дернулась, а Лена восприняла это как команду. Делает несколько шагов в сторону, заходя к Саше сзади и вдруг прыгает ему на спину. Я вижу взлетевшую вверх юбку и ботильоны каблуками на лопатках моего бывшего. В следующий миг Саша рухнул на землю. Он раскрывает рот, чтобы закричать, но Лена вставляет ему его шапку в зубы и выкручивает руку назад, спрашивая у меня:

— Сломать?

У меня истерический смех. А ведь и правда может.

— Пока нет, — отвечаю и спрашиваю Сашу:

— У меня от тебя будут еще проблемы?

Мычит и мотает головой. Вижу — испуган сильно.

— Отпускай, — разрешаю я.

Лена грациозно спрыгивает со спины моего бывшего и подходит ко мне как ни в чем ни бывало. Саша поднимается и отряхивается, бормоча:

— Ну и подруги у тебя.

И быстро уходит.

Хотела ностальгии — вот она, во всей красе. Любовь зла, — думаю я. Пора сосредоточиться на предстоящем.

Ольга.

Вещи и документы для роддома собраны. Уже прошло два дня, как мой огромный живот немного опустился — вроде стало легче дышать, а значит, до родов остались считанные дни или часы. Можно поехать, не дожидаясь начала схваток, и врач, осмотревший меня на дому вчера, так и советовал.

— Немного не дотягиваем до девяти месяцев, при многоплодии это нормально, — сказал он. — Палата уже ждет.

Даже Эрика, которая должна заменить меня в конце, уже сидит на чемоданах. Но так хочется оттянуть это событие! Кладу руку на живот, поглаживаю мальчиков. Иногда они отзываются. Пока что мы вместе.

Думаю, какими они вырастут, и смогу ли я на них хоть одним глазком иногда посматривать. Или придется только искать информацию в соцсетях. Надеюсь, они пойдут в своего отца, будут брать с него пример. Скажу ли я когда-нибудь о них всю правду моей маме и Ксюше?.. А пока гляжу в окно, где то дождь, то снег пеленой. Погода соответствует моему настроению. Пусть она поплачет за меня, мне — нельзя.

Мама или Лена иногда заглядывают в мою комнату; понимаю, что беспокоятся.

Вот, потянуло с болью то ли внизу живота, то ли ближе к пояснице... Уже?!

Прошло. Может, это просто дети место делили. Зову Ксюшу, читаю ей сказку про Золушку, обнимаю мою дорогую девочку и целую в макушку, в густые короткие волосики.

— Я скоро уеду на несколько дней, — говорю.

— В командировку? — серьезно спрашивает четырехлетняя дочь.

— Да, с тетей Леной. Бабушка пускай тебя слушается, — шучу.

Ксюша смеется:

— Нет, это я буду слушаться бабушку.

Ну вот, теперь я могу быть спокойна. Внезапно боль внизу живота становится острой. Отпускает ненадолго и возвращается снова, и я понимаю, что это схватки. Лена вызывает скорую, одновременно натягивая куртку. Лексус со вчерашнего дня дежурит во дворе, но лучше ехать на скорой. Мама суетится, застегивая на мне сапоги, одевает, обнимает.

— Не надо меня провожать, — прошу, — там холодно.

Ну, вот, я готова. Вспоминаю, как уезжала за Ксюшей. Прощаюсь, согнувшись и поддерживая снизу живот, пытаясь улыбаться родным, хотя очень хочется кричать и выть. Даже не от боли. Моя подпись на отказе жжет, как никогда.

Пока едем в скорой, Лена показывает мне точки акупунктуры, расположенные возле костей таза. При нажатии на них моя резкая боль уменьшилась до почти терпимых пределов.