Мужские откровения - Юрий Грымов

Когда я начинал работать над «Казусом Кукоцкого», я понимал, зачем я иду слушать курс акушерства и гинекологии – притом, что на фильме работали консультанты-врачи. Я как режиссер считал необходимым сформулировать свое собственное отношение к среде, которую я собирался показать. Мне надо было понять, как живут студенты-гинекологи, о чем они говорят друг с другом, какие у них отношения с профессурой, вообще, как они овладевают своим ремеслом. И главное, как эти люди смотрят на женщин – своих пациенток. Конечно, для любого режиссера это мегазадача, потому что таких мелочей – миллион. С этим может справиться только очень профессиональная команда. Такая, какая была, к примеру, у Тарковского или у Алексея Германа – старшего. Смею надеяться, что те люди, с которыми мы сегодня вместе работаем в кино и театре, – это такая же команда. Каждый из ее членов, делая на своем месте свое дело, работает на один, главный результат: когда зритель потом приходит в зал и смотрит фильм или спектакль, он не отвлекается на нестыковки и шероховатости, он смотрит и видит – главное. И беда, если эта задача не решена.

Сейчас создатели фильмов на исторические темы почему-то перестали уделять этим мелочам должное внимание. Нынешние российские фильмы на историческую тему – странное явление: это костюмированные шоу с элементами фэнтези. При этом ни хорошие актеры, ни большие бюджеты не спасают их от всепоглощающего «Матильда-style» – какого-то поверхностного, невнимательного, легкомысленного отношения к предмету рассказа.

Но – вот фокус: маленькие, незаметные на первый взгляд детали способны сыграть с вами злую шутку – если вы не обращаете на них внимания. И если в фильме нет бытовой правды, про историческую можно тем более забыть. Вот про нее и забыли.

Первая ассоциация, которая возникла у меня после просмотра: еще одна «Матильда». На сей раз – уже про 1960-е. Создан еще один фильм-реконструкция, в котором присутствуют имена, важные для истории страны. Но если «Матильда» – это неудачная попытка воссоздания реальности, о которой мы знаем только по историческим документам, то «Довлатов» – это наша недавняя история, это события, которые для меня лично происходили будто вчера. Хотя, конечно, в довлатовских книгах описано не мое время, но отголоски его до меня долетали, и я слышал их вполне отчетливо.

Что главное в фильме, который назван по фамилии человека? Наверное, сам человек, сам главный герой, Сергей Довлатов – сложная личность, талантливый писатель, мятущийся человек, видный мужчина. В фильме об этом нет ни-че-го. Есть человек в пальто с похожим овалом лица и бородой. Но любой, кто знаком с Довлатовым по его книгам, сразу понимает: не то. Как в «Высоцком»: вроде портретное сходство – те же морщины, та же шея; но кому нужна эта похожесть, если внутренне это совсем другая личность?

В фильме есть и Бродский. Я ненавижу слово «персонаж», но здесь употребляю его специально. Потому что и Бродский, и Довлатов, и остальные – они не герои фильма, они персонажи, максимум. Это не живые люди, не настоящие герои. Что же эти персонажи, как можно их охарактеризовать? Как они живут? Они не пьют, не обращают внимания на женщин; в их жизни нет никаких творческих споров, никаких стремлений, никакой дружбы «против кого-то» – ничего. Чем они живут, откуда они берут впечатления, какими эмоциями они подпитываются, чтобы создавать свои произведения, – непонятно. Хочется увидеть, как рождался и чем питался знаменитый довлатовский юмор, его ироничный взгляд на жизнь, но как-то неясно, откуда вообще эта ирония и этот юмор взялись. По пространству экрана, которое в большинстве случаев состоит из комнат и коридоров, блуждают фигуры. Это Очень Серьезные Писатели, все мысли которых как будто заранее отлиты из бронзы, – настолько они серьезны. И получается, что перед нами разворачивается почти мультипликационная картина – на экране действуют люди-памятники. Про них даже нельзя сказать, что они ожили, – нет, их анимировали, заставили двигаться и произносить глубокомысленные фразы.

А где настоящий, живой Довлатов? Где наблюдательный автор и талантливый рассказчик, человек тонкой душевной организации и большой чуткости? Где человек, который видел зону, который был знаком с «кухней» советских редакций? Где красивый мужчина, который нравился женщинам? Где, в конце концов, «тема алкоголя», игравшая, к сожалению, в жизни писателя свою особую роль? Где то «темное русское пьянство», которое, по словам Эрнста Неизвестного, было в случае Довлатова «формой самоубийства»? Нет его. Довлатов-памятник трезв как стеклышко. О чем же тогда он писал?! Где та жизнь, о которой он писал? Где та полнота существования, которую ощущаешь даже сегодня, читая его книги, – то комическая, то трагическая, то переходящая границы всех жанров, определений и эпитетов?

Все кинематографисты знают: если ты берешь на роль человека из массовки, он не сыграет. И никакое внешнее сходство не поможет, ведь кино – это не ожившая фотография. Для того, чтобы сыграть героя (тем более такого сложного, как Довлатов), нужен темперамент, нужна энергия, нужен сопоставимый талант. Я уже не говорю о сопоставимом масштабе личности. Конечно, в истории кино были Феллини и Герман-старший, которые могли взять на главную роль человека с улицы. Но они умели построить работу так, что даже такой человек в результате выдавал нужные эмоции, нужное настроение и попадал в точку.

А если у вас главные герои – герои массовки, которые по привычке проговаривают свои реплики в ожидании окончания съемочного дня, интонируя при этом так, будто они озвучивают зарубежный фильм, – ничего не выйдет. В зарубежных фильмах иногда оставляют звуковую дорожку с оригинальными голосами актеров, – эти интонации помогают зрителю поймать нужную волну. Здесь оригинальной дорожки нет. Точнее, она есть – и она никак и ничем не помогает. Здесь люди просто говорят текст. А исполнитель главной роли, иностранный актер, – полное ощущение, что он запомнил на русском языке финальные слова в репликах партнеров и дает свои фразы рефлекторно: вот, прозвучали знакомые русские слова – моя очередь, вступаю! Диалога, живой интонации нет.

А ведь жива еще такая профессия – звукорежиссер. Это не тот, кто придумывает, где звучать музыке, а где – шуму дождя. Звукорежиссер – это прежде всего тот человек, кто способен записать монологи и диалоги и поместить их в общее звуковое пространство фильма так, чтобы было слышно и понятно, что говорят герои. Который учитывает такие факторы, как дикция актеров, баланс и так далее. Так вот, мне пришлось выкрутить звук на максимум, чтобы хотя бы что-то разобрать, – все без толку. Было очень громко и ничего не слышно. Это притом, что я смотрел специально купленную лицензионную копию фильма.

Единственным живым человеком во всей этой компании оказался Антон Шагин – в фильме он поэт-метростроевец. Да, я снимал его и очень люблю этого артиста, но среди передвигающихся по экрану «памятников» он действительно – единственный живой человек! Его образ – это типичный советский романтик, шестидесятник, который горит желанием жить, творить, строить светлое будущее. Но, радуясь очередной актерской удаче Антона, скажу так: лучше бы в фильме не было этого шагинского поэта-метростроевца. Потому что на его фоне остальные персонажи смотрятся просто как фарфоровые таблички на надгробных памятниках – белесые, черно-белые расплывчатые портреты, кое-где подрисованные дешевой эмалью.