День поминовения - Сейс Нотебоом

— А еще шлейф у Елены, — сказала Элик. — И крест рыцарей ордена Святого Духа.

Артур заметил, как загорелись глаза у Арно.

— Какой такой шлейф у Елены?

— О нем упоминает Вергилий. Тоже шафрановый.

— Гм.

Этот камушек всколыхнул новую волну в затихшем было пруду, и через некоторое время Арно Тик уже всерьез увлекся разговором с этой поразительной голландкой, которую привел с собой его тихоня-друг Даане.

История, курс по Гегелю (только не это!), диссертация (вот это да!), средние века (восхитительно!), как челнок на ткацком станке носились туда-сюда вопросы и ответы между шрамом и сверкающими очками; названия книг, имена, понятия — Артур оказался вне этого разговора, а между тем на улице тоже происходили изменения: свет, пока еще незаметно, с каждой секундой становился слабее и слабее. Артуру хотелось уйти, но хотелось и остаться. То ли из-за немецкого языка, то ли по другой причине, но ему казалось, что голос Элик сейчас стал другим, более темным, да и сама она стала другой, словно ускользнула от него. Не успел он с ней познакомиться — а она уже в другом месте.

Говорить на чужом языке, размышлял Артур, — значит имитировать других, и не только в смысле произнесения необычных звуков, но и во многих других аспектах. Владение иностранными языками связано и с амбициями, и с наблюдательностью, и с освоением интонаций и всей манеры поведения людей, которые говорили на этом языке до тебя. Амбиции — в том, чтобы на тебя не показывали пальцем и не говорили «вон, смотрите, иностранец». В этом смысле он был противоположностью Арно, который казался голым, когда ему приходилось говорить по-французски или по-английски, голым и безоружным, ибо лишался при этом своего важнейшего инструмента. Нельзя сказать, чтобы Арно расстраивался из-за этого, он был достаточно уверен в собственном знании предмета разговора. А за Элик Оранье Артур такого свойства не знал, для человека, который так молод, это было бы странно.

Сейчас же казалось, будто они на сцене, он видел, что ей льстит внимание Арно, ее голос звучал мелодично, словно виолончель, может быть, поэтому Артур и перестал вникать в слова, а слушал их диалог как музыку, речитатив-дуэт для альта с баритоном, причем распеваемый текст полностью ускользал от его внимания. Он заметил, что их жестикуляция тоже стала согласованной, так что, Господи Боже мой, разговор превратился и в своего рода балет, невидимые стрелы летали от одного собеседника к другому, нет, братцы, этому надо положить конец.

Он дождался мгновенья, когда оба, удовлетворенные, ненадолго умолкли, чтобы оглянуться на свои боевые подвиги, медленно-медленно поднялся со стула, демонстративно выставив свою камеру таким образом, чтобы дуэту стало ясно, что у него на сегодня были вообще-то другие планы.

— Куда вы поедете? — спросил Арно.

— На Павлиний остров, но сначала на мост Глинике.

— Ностальгия по мрачному прошлому? ГДР, полиция, угроза? Недоступный тот берег?

— Кто его знает.

Подъехав к мосту, он хотел объяснить, что имел в виду Арно, но она и так все знала.

— Я тоже иногда смотрю документальное кино.

Кино, кино. Но был ли снят хоть один фильм, в точности передающий атмосферу этого места десять лет назад? Разумеется, хоть один, да был. Разумеется, не было ни одного. Он стоял, опираясь на зеленые перила. Вода Хавеля текла точно так же, как тогда, в озеро Юнгфернзее, но серых судов погранполиции теперь не было. Машины летели по шоссе в сторону Потсдама без оглядки, словно их никогда здесь не останавливали. Он подбирал слова.

— Я снимал здесь фильм с участием… — И Артур назвал имя голландского писателя. — Он стоял вон там, а потом по нашей просьбе раз десять перешел из восточной части в западную и из западной в восточную, рассказывая при этом о пограничном контроле, об обмене шпионами, чем для многих и знаменит этот мост… он рассказывал очень неплохо, но…

— Это было уже совсем не то.

— Может быть, так… Что-то в этом есть лживое… когда события, происходившие на самом деле, превращаются в рассказ и кто-то рассказывает этот рассказ от своего лица. Слишком многое теряется.

— Это потому, что ты видел здесь все своими глазами.

— По твоей логике получается, что чем дальше некоторые события отодвигаются от нас в прошлое, тем меньше от них остается правды.

— Не знаю… Но сохранять все прошлое таким, какое оно было, — задача, не имеющая решения. Даже в своей собственной жизни это невозможно, такого было бы просто не вынести. Представь себе, что твои воспоминания будут занимать столько же времени, сколько длились сами события. У тебя не останется времени на реальную жизнь, а от этого, поверь мне, никому лучше не станет. Если прошлому не позволять бледнеть и стираться, то не будет движения вперед. Это относится и к жизни каждого человека, и к жизни целых стран. — Она рассмеялась. — К тому же на свете есть историки. Они тратят всю свою жизнь на то, чтобы быть чужой памятью.

— А ложь — это как бесплатное приложение?

— Какая ложь? Насколько я понимаю, тебе кажется невыносимым, что прошлое утрачивает силу. Но так невозможно жить. Если слишком много прошлого, то человеку крышка. Поверь мне.

Ей было явно неохота продолжать разговор, и она закурила.

— А как мы попадем на Павлиний остров?

Не успел он ответить, как она вдруг обернулась к нему и спросила:

— А тот фильм, который ты здесь снимал, это и есть твоя работа?

Что тут можно сказать? «Такие фильмы я снимаю для заработка» — прозвучит пошло, к тому же это не совсем правда. Он любил работу «для публики», как он называл это про себя, будь то его собственные режиссерские опыты или чужие фильмы, где он был лишь оператором. Заказы могут быть очень поучительны Для себя же он создавал нечто совсем иное. Но об этом ей еще рано рассказывать.

Они поехали обратно до съезда с шоссе к Никольскому. Под высокими голыми деревьями еще лежали остатки снега, большие серо-белые пятна среди темных влажных листьев. У маленького парома он припарковал машину. Удивительно, что паром все еще работал, кроме них на остров переправлялась только одна пожилая пара. Он подумал, что их самих окружающие тоже воспринимают как пару. Что она сказала? Если не позволять стираться прошлому, то не будет движения вперед. Насколько стерлись Рулофье и Томас? Уже в самом этом слове было что-то подозрительное, стираться, так говорят о неодушевленном предмете. У него всегда было ощущение, что они постепенно от него удаляются, однако стоит им захотеть, как сразу вновь приблизятся к нему. Но для чего им этого хотеть?

Мотор паромного катера зарычал громче. Она положила руку ему на штанину, но так, что показалось, будто она сама этого не замечает. Переправа длилась всего несколько минут, и все же это было настоящее путешествие. Отплытие, прибытие, между ними — движение по светящейся воде, по сверкающей, чуть покачивающейся поверхности, отражавшей яркий свет зимнего солнца, и таинственность, свойственная всем островам, даже совсем небольшим.