На краю одиночества - Екатерина Лесина

– У нас уже есть дети, – Анне легко отвечать той, которой не существует. – Нам хватит.

Еще шаг.

Мужчина. Он разглядывает Анну с насмешкой, он темный, темнее прочих, и кажется куда плотнее иных детей.

– Надо же, рискнул… кто бы мог подумать. А ты зачем связалась с этим ничтожеством? Знаешь, что тебя ждет?

– Жизнь.

– Или смерть. – Он шагнул к Анне и схватил ее за руки, дернул, и прикосновение это было вполне себе явным.

Анна удивилась. А после закричала. От боли.

– Это только начало, деточка. Неужели не понимаешь, насколько опасно связываться с подобными мне? И ему? Кровь от крови, плоть от плоти, – тяжелый шепот его проникал в разум, лишая воли. – Знаешь, зачем все это? Он просто-напросто понял, что ему нужна игрушка… беспомощная, не способная сопротивляться. И выбрал тебя. Ты именно такая. Ты слабенькая.

– Нет.

– Неспособная…

– Нет!

– Игрушка…

– Нет! – ярость затопила Анну. Она не позволит. Никому и никогда не позволит так с собой обращаться. Она… она пламя. И ветер. И…

Огонь вспыхнул и вырвался из ее тела, потянулся к небесам, напоив их светом. И тьмы не стало. Почти.

– Все хорошо, – сказал ей кто-то, обнимая. – Все закончилось… все… уже закончилось.

Граница миров затрещала.

И расползлась, освобождая скованную тьму. Она выплеснулась густыми чернилами, вскипела, поднялась, заполоняя собой изнанку мира. Она стерла и бледное пятно костра, и тени людей, в них собравшихся. А затем обратилась к Глебу.

Тьма смотрела в него.

А он смотрел в нее. Было ли страшно? Нет.

– Бестолочь, – тьме нравилось играть, и она слепила фигуру. – Какая же бестолочь мне досталась…

Это было произнесено снисходительно, с легким недоумением, будто отец и вправду удивлялся.

– Мало того что из всех женщин он выбрал ту, которая искалечена, так и решил себя с нею связать. Поделиться кровью. Силой…

Отец находился рядом. И Глеб вдруг ощутил себя прежним, мальчишкой, не способным противостоять настоящему мастеру Смерти.

Шаг. И тишина.

И снова шаг. Второй и третий. И звуки эти, мягкие, тонут, растворяются раньше, чем Глеб успевает обернуться. А тьма клубится, выплетая одну фигуру за другой. Тьма спешит играть.

– Что же ты так, сынок? – этот голос тих и несчастен, и на него сердце отвечает знакомой болью. – Ты мог найти кого-то получше.

– Лучше нет.

Тьме отвечать бесполезно. Она отнюдь не разумна, она лишь отражение Глеба, его собственных страхов, которые теперь выплеснулись в мир. Там, снаружи, ничего этого нет. А есть лишь поляна и два человека, разделенные костром.

Что видит Анна?

Анна. Глеб должен ее найти, знать бы как…

– Какой смешной. Прячется, прячется и никак не спрячется, – звонкий голосок Лизочки был до того реален, что Глеб сглотнул. – Хитрец… правда, Ксиня?

Анна. Думать следует о ней, и только о ней.

– А помнишь, он за нами в купальнях подсматривал? Думал, что никто его не видит…

– Я там оказался случайно.

Тьма смеется девичьими голосами. Как же, как же… так тебе и поверили. Какие могут быть случайности? Ты ведь хотел, в этом правда, ты хотел взглянуть, понять, что же такого в обнаженном женском теле, что отец утрачивает разум.

– И кто тебе понравился больше? – продолжала допытываться Лизочка. – Наташка или Аксинья? Скажи, братец…

– Он слишком труслив, чтобы признаться, – это уже отец. Тьма лепит его фигуру, наделяет ее весом и призрачной плотью. – Да, мне не повезло с сыном.

Отец брезгливо кривится.

И сестры хохочут.

Матушка, которой тоже находится место, лишь вздыхает. Она сера, будто вылеплена не из тьмы, а из пепла, и единственная кажется ненастоящей. Она укоризненно качает головой, все повторяя:

– Как же так, сынок? Как же так…

Не слушать.

Глеб знает, что тьму нельзя подпускать слишком близко. Это и есть контроль. Над ней. Над собственным сознанием, выпустившим в мир чудовищ, пусть и выглядят они вполне себе обыкновенными.

– Так ты до сих пор сторонишься женщин? – поинтересовалась Аксинья, поправляя чулок. Она неприлично задрала юбку, выставив тонкую ножку. – Какая нелепость отказывать себе в удовлетворении естественных потребностей лишь потому, что кто-то это считает неприличным. А как по мне, так неприлично лезть в чужие постели.

– И чужие дома, – поддержала сестру Софья. Поднявшись на цыпочки, она коснулась губами ее губ, а после и обвила шею старшей, прижалась к ней всем телом, заурчала, довольная. И эта сцена, одновременно притягательная и отвратительная, заставила Глеба сделать шаг назад.

– Смотри, он краснеет…

Хохот.

Отец цокает языком, а мать поджимает губы.

– Ты совсем нас не любил, – говорит она с упреком. – Иначе не сбежал бы.

– Любил, – Глеб нашел в себе силы ответить. – Поэтому и ушел, что не мог видеть, не мог защитить. Вы все…

– Мы все, – согласились сестры хором, – были счастливы. Может, в этом все дело, а, Глебушка? В том, что ты не готов был принять такое счастье? Ты ревновал.

– Нет!

– Да, да, да! – Они взялись за руки, но и в этом обыкновенном жесте теперь чудился некий скрытый смысл. – Ревновал нас к папочке! Ты сам хотел занять его место.

– Никогда!

– Не отрицай. Отрицание не приводит ни к чему хорошему. Мы знаем. Ты завидовал! Ему и нам. Такой беспомощный, такой глупенький. Ты мог бы присоединиться, если бы постарался, самую малость постарался… Но ты был слишком слаб.

– Он исправится, – сказал отец, размыкая руки. И обе сестры обняли его, повисли на плечах. – Он уже исправляется. Он пришел и слушает.

– Нет.

Анна… нужно найти Анну.

– Правильно. Найти и забрать себе. Воспитать. Жену, главное, надо правильно воспитать, – согласился отец. И матушка поспешно склонила голову. – Главное, не спугни. Будь ласков. Привяжи ее к себе. Увези. Избавь от лишних людей в ее окружении.

Никогда.

– И потом, когда она привыкнет к тебе, измени. Ты ведь знаешь, что делать. Правда, сынок?

– Уходи, – Глеб повернулся к призракам спиной.

Тьма клубилась.

Мир почти исчез в ней. Почти. Если приглядеться, то там, правее, видно слепое пятно. Костер? Похоже на то. Надо искать не его, но Анну… Как? По крови.

Глеб коснулся губ.