Жак Оффенбах и другие - Леонид Захарович Трауберг

создал. (Упомянем только, что существует некая «связь времен»: в шутливом тоне был использован мотив с «привидениями» в хорошей оперетте Ю. Милютина «Трембита».)

Удивительнее судьба Одрана. Сын оперного певца, он был в юности определен в парижскую школу некого Видермайера. Задачей учителя было воспитать музыкантов, способных исполнять — в церкви и на концертах — произведения Палестрины. Курьезно, что именно из этой школы вышло четыре опереточных композитора: Одран, Мессаже, Террас и Вассер. Свою деятельность Одран начал так же, как Эрве: был органистом в церкви. И точно так же — сбежал в оперетту. Первой его опереттой был «Великий Могол». Налицо — самые любопытные совпадения и с «Маскоттой», появившейся следом за «Моголом», и… с нашумевшей опереттой Имре Кальмана. Юный принц должен занять трон Великого Могола при условии, что останется непорочным. На беду он влюбляется в прелестную парижанку Ирму (не Одетту Даримонд). Помехой на пути оказывается некий английский резидент капитан Кларксон (у Кальмана — полковник Паркер). (Стоит добавить, что фабулу «Великого Могола» в 10-х годах в России достаточно свободно использовал модный автор «мозаик» В. Валентинов, написав имеющую некоторые достоинства «Жрицу огня».)

Прошло столетие с лишним, и спорить не приходится: лучшие произведения французской оперетты — пусть только десяток, полтора десятка — живут и пленяют мир. Звучат мелодии, знакомые миллионам. Не забудем, что этому расцвету отдано было всего лишь пятнадцать — двадцать лет. Многое написанное Оффенбахом, Эрве, Лекоком, Планкеттом, Одраном и их менее известными современниками — Массе, Базеном, Варнеем, Жонасом — почти забыто, но многое и не забыто.

В биографии Лекока был (мы уже говорили об этом) просто поразительный факт. Композитор был неизлечимо болен, почти не выходил из дому, его бросила жена, у него был только один друг — Камиль Сен-Санс. И при этом он продолжал доставлять человечеству радость. Но ведь и Оффенбах страдал от болезней, казалось бы, не мог работать. Он не только работал, он до конца своих дней порождал мелодии, необходимые людям.

Пусть не из истории французской оперетты, справедливо называемой «классической», но хочется привести еще один пример. Уже в нашем веке очень даровитый автор мюзикла «Целуй меня, Кэт» Кол Портер в результате падения с лошади стал калекой (ему было сделано несколько десятков операций, он лишился ног), но продолжал писать полные юмора оперетты, создавать песенки, известные всему миру.

Что поделаешь, все они не писали высокозначимых симфоний или масштабных опер — просто дарили людям оперетты.

В бессмертной комедии все сообщения о домашних Оргон неизменно прерывает вопросом: «Ну а что Тартюф?» Повторим этот прием, спросим: «Ну а как с Оффенбахом? Что делал он все десятилетие, пока всходили на небосклон оперетты новые звезды?»

Он — метался.

Попробуем высказать такую мысль: падение Второй империи повлекло за собой упадок оффенбаховского гения. Это, скорее всего, неточно. «Перикола» появилась за два года до войны, и за два года Оффенбах не создал ничего равного. Да, падение режима сыграло огромную роль в деклинации композитора, но дело было не только в этом. Существует в множестве биографий великих поэтов, музыкантов, художников сходный момент: они вдруг «выпадают из моды», о них с пожиманием плеч говорят: «устарел…», «исписался…» А они создают «Девятую симфонию», «Медного всадника», «Граждан Кале».

С Оффенбахом было иначе. Он взаправду вдруг словно выдохся, потерял, позволим себе грубо выразиться, нюх, его экзальтация превратилась в нервическую неуверенность, сочетающуюся с непониманием: что же, собственно, произошло? Точнее всего это определил человек, работавший с композитором рука об руку пятнадцать лет, во многом обусловивший появление гениальных оперетт, Людовик Галеви.

В 1875 году, когда и Галь и Мель (сокращенные имена либреттистов) уже пять лет не сотрудничали с Оффенбахом, он внезапно решил тряхнуть стариной, воскресить волшебный квартет: Шнейдер, Мельяк, Галеви и — он, композитор. Вещь должна была называться «La boulangere сá des ecus» («Золотая булочница»). Шнейдер прочла либретто и осталась недовольна. Ее (со скандалом) заменила новая актриса, Мари Эме. Мельяк и Галеви не совсем охотно продолжали работу.

Позже Галеви записал в своем дневнике: «Оффенбах, Мельяк и я выдохлись, это факт; мы слишком много сделали вместе. Мы выложили все, что могли изобрести по части хоров, входов, уходов, шествий, прощаний, стихов для новобрачной и рондо для пажей. Нам было уже не двадцать, даже не сорок. Дикие фантастические идеи оставили нас вместе с молодостью, а именно наш жанр требовал, как никакой другой, смелости и воображения. Я думаю, что мы очень хорошо знали цену нашим возможностям, и именно это ограничивало нашу фантазию. Мы стали робкими и осторожными. Мы потеряли отвагу, свойственную неискушенным. Вместо того чтобы прыгать в воду, не интересуясь ее глубиной, мы стали искать лестничку для погружения. Мы стали проверять почву, на которой стоим: „Выдержит ли?“ Выдержит — тогда в путь! Потому-то либретто „Булочницы“ получилось скучным, банальным; спектакль не мог ни провалиться, ни иметь большого успеха. Вот что и произошло».[33]

Мельяк и Галеви были менее наивными, чем их гениальный товарищ. Они предпочли спокойную жизнь — писание либретто для галантных оперетт Лекока; для Оффенбаха они не написали больше ничего. А Оффенбах — изобретатель оперетты — вдруг потерял веру в изобретенный им жанр. Возобновив в 1874 году «Орфея», он почти начисто лишил оперетту всего того, что пленяло в 1858 году. В спектакле было неимоверное множество танцев, эффектных костюмов, сказочных трансформаций, но даже знаменитый канкан превратился в мюзик-холльный номер.

Теперь постановщика занимало другое: Аполлон выезжал на сцену в колеснице, запряженной настоящими лошадьми.

Возобновленный «Орфей» делал сборы: родители, видевшие спектакль за двадцать лет до того, посылали детей посмотреть знаменитую оперетту. Оффенбах не понял этого, решил, что именно аттракционы обеспечили успех. Им словно овладела mania grandioza. Его новый либреттист, Сарду, юмористически жаловался: «Я прошу у него двадцать танцовщиц — он нанимает сотню. По ходу действия нужен квартет трубачей — он приглашает целый полк музыкантов».

Оффенбах так же плодовит, как и раньше. Пишет и пишет все новые оперетты. Изредка это просто повторение уже провалившихся произведений: так, в 1871 году он вновь ставит «Баркуфа» под новым названием, «Снеговик». В 1875 году он возобновляет, опять без успеха, «Женевьеву Брабантскую». Он подражает собственным шедеврам. Успех «Песенки Фортунио» заставляет его написать неудачную оперетту по другой пьесе Мюссе, «Фантазио». Повторяя «Разбойников», пишет и ставит «Браконьеров» — снова провал.

Во всех этих произведениях Оффенбах не может перестать быть Оффенбахом. Музыка часто напоминает его шедевры, успех изредка все же приходит: «Мадам Аршидюк», «Креолка», «Путешествие на луну». Но это именно тот успех,