Жак Оффенбах и другие - Леонид Захарович Трауберг

первым актом исполнялась увертюра, может быть, лучшая из всех опереточных. Уже начальные ее такты — взрыв, бунт, протест, который сейчас же сменяется жалобной, словно оплакивающей «добрую старую Вену» мелодией. А «доброй старой» не терпится сбросить ярмо «семейного порядка». Прощание мужа с женой — вершина опереточной, точной по характеру музыки. Звучит поразительный терцет, как бы взывающий: «Скорее, скорее прочь!» И они уходят прочь: Айзенштайн — на маскарад; горничная, тайком от всех, — туда же; «примерная» жена не уходит, остается для встречи с любовником. Позволительно полагать, что венцы на премьере вовсе не обрадовались, увидев первый акт. Они знали, что «бидермайер» давно закончился, но так хотелось думать, что он еще здесь, в пленительной, процветающей Вене.

(Какой уж там «процветающей»! Только за несколько месяцев до премьеры оперетты в Вене имел место гигантский финансовый крах, «черная пятница». Десятки банков лопнули, тысячи вкладчиков пошли по миру, обманутые биржевиками. Ну как не увидеть в первом акте оперетты намека на мнимое благополучие?!)

И не мог их утешить ослепительный второй акт во дворце князя Орловского. Здесь не стеснительный ритуал домашних отношений, здесь — маски, веселье. И обман. Все не те, за кого себя выдают. Графиня из Венгрии — не графиня вовсе, кокетливая актриса — просто служанка, «верный» муж — отчаянный селадон. Как бы довершая это, роль хозяина, князя Орловского, исполняет не представительный актер, а певица. Второй акт «Летучей мыши» невозможно перехвалить. Эталон! Но не забудем: все время слышится, то возникая, то пропадая, звук (он был в увертюре) — равномерно участвуют в деле часы с боем. Напоминание о времени. А вернее, о тюрьме, где вместо забавной мебели — жесткая койка.

Да, Адель имеет право «смеяться над тем, что смешно». Больше, чем смешно: нелепо. Все не так, все не то, все обман, но ведь должно быть что-то, что вечно и ценно в этой жизни. Этим «нечто» оказывается — вальс. Всесветно известный вальс из «Летучей мыши».

Именно этот вальс стал синтезом всех элементов, венцом триады в увертюре. Бурное, взрывное начало, жалостливая мелодия и — напоминание о вечно радостном в жизни. Да, вокруг лишения, полицейский гнет, военные неудачи, но вальс живет. И это не греза. Это на самом деле. Не подъем, а взлет. То, чего не знали тихий вальс Шуберта, чуть замедленный лендлер. Это вальс, рушащий постылый этикет: князь Орловский может пригласить горничную, венгерская графиня может оказаться в объятиях чудом проникшего на бал цыгана.

(Такие вещи случались.

С очень большой осторожностью все же напомним, что именно в годы появления «Летучей мыши» скромный австрийский физиолог, позже психолог Зигмунд Фрейд начал работу над толкованием и лечением неврозов. Работы Фрейда, невероятно прославившие его, получили мировое распространение только в конце века, но материал для своих спорных и в то же время многозначащих выводов Фрейд брал из жизни добропорядочных венских бюргеров 70—80-х годов; теории Фрейда беспощадно разоблачают пресловутый «венский колорит».)

4 июня 1899 года, всего за семь месяцев до прихода нового века, к дирижеру Эдуарду Кенслеру, исполнявшему перед огромной толпой венцев музыку Иоганна Штрауса, подбежал посыльный и что-то шепнул ему. Дирижер остановил оркестр и повернулся лицом к публике. Он не сказал ни слова, но все поняли: случилось нечто ужасное. Все стояли молча. Оркестр медленно заиграл «Голубой Дунай». Такие же сцены имели место во всех семистах семидесяти танцевальных залах Вены.

Великий «король вальса» умер.

Король вальса!.. Хотя писал он и многое другое: превосходные польки, нежную лирическую музыку, блистательные марши. Даже теперь, через девяносто лет после смерти Иоганна Штрауса, спустя полтораста лет после блестящего дебюта в казино «Домайера», мы, весь мир, не можем вырваться из плена штраусовских вальсов. Впрочем, никто и не желает вырываться.

Вальс… Танцевальная мелодия на 3/4. В рассказе об искусстве оперетты самое место словам о всем знакомом танце. У него было (и имеется) немало соперников: и полька, и фокстрот, и танго… Все — долгожители. И все-таки ничто не сравнится с вальсом. Его век — баснословен. Может быть, именно вальс плясал в одиночестве в своей хижине философ Сократ. Об этом рассказали его ученики. По более точным данным, вальс родился в самом начале нашего тысячелетия. Скорее всего, в Италии, где назывался «volta», потом перекочевал во Францию, где обосновался прочно. В начале XVI века с ним познакомились Германия, Австрия, Англия.

В течение двух столетий вальс был «порочным танцем». Его запрещали городские власти, священники поносили его в проповедях, матери наказывали дочерей за желание вальсировать. Уже в начале XIX столетия такой не склонный к ханжеству поэт, как Байрон, возмущался вальсом. Небезызвестная романистка мадам Жанлис писала: «Юная девица, весьма легко одетая, бросается в объятия молодого человека. Он прижимает ее к своей груди так сильно, что вскоре оба чувствуют биение сердец, и сердца их начинают усиленно биться в такт кружащимся ногам. Это и есть то, что называется вальс».

История воцарения вальса не менее поучительна, чем история оперетты, перипетии совпадают: так, почти сразу вальс оказался связующим звеном между высшим светом и чернью. Менуэт, гавот, котильон, полонез танцевали исключительно во дворцах и особняках. Народ танцевал свои — других ритмов, другого характера — танцы. Но вальс затанцевали все. Именно эта общность затруднила появление вальса на балах аристократов. Конечно, в первую очередь то, что в новом танце кавалер и дама были весьма близки друг к другу. Не так близки, как несколько позже: держались на некотором расстоянии друг от друга. Но было объятие. Это заставило аристократические клубы и дома в Лондоне, в Петербурге установить правило: девушка не смела танцевать вальс с мужчиной без особого разрешения старшего. В лондонском привилегированном клубе «Allmake» этот запрет продолжался до 10-х годов прошлого века.

(Сцена бала в романе «Война и мир» не анахронична. Впрочем, Наташу отпустила в «греховный танец» мать, и, несомненно, имеет значение то, что князь Андрей и Наташа танцуют именно вальс. Не кадриль, не котильон.)

В 1814 году вальс смел все преграды. Знаменитое выражение: «Конгресс танцует» — было ироническим подтверждением торжества вальса. И так естественно, что вальс и Вена связались надолго. Только не забудем, что вальс 10-х годов прошлого века вряд ли был быстрым, головокружительным. Темп был, скорее, замедленный, то, что у немцев называлось «лендлер». Чародеями такого рода музыки были Иосиф Ланнер и Иоганн Штраус-отец. В 1844 году пришел конец их владычеству, трон занял Штраус-сын. (Превосходно это показано в фильме Жюльена Дювивье «Большой вальс», фильме, к сожалению, совершенно апокрифическом. Ничего подобного событиям, имеющим место