Фарландер - Кол Бьюкенен

Как она злилась, как негодовала, когда он в первый раз заставил ее повесить эту штуку на шею. Гадкая, отвратительная, омерзительная — как с виду, так и на ощупь. Еще больше Рианна ужаснулась, когда, проснувшись в первую ночь, увидела, что печать живет и дышит у нее на груди.

Но отец оставался непреклонен. «Дочь моя, в этом городе я — первосвященник, — напомнил он. — Многие желают мне смерти, а поскольку добраться до меня лично не могут, их целью может стать моя семья. Ты должна носить ее постоянно — для своей же безопасности».

Рианна спорила, жаловалась, говорила, что ей неприятен такой подарок, а когда ничто не подействовало, заявила, что это несправедливо, потому что никто больше в их семье — ни он, ни мать — печать не носит. Почему же она должна быть исключением? Но отец стоял на своем. «Твоя мать берет пример с меня, — объяснил он. — Носить печать мне не позволяет орден Манна. Они сочли бы это слабостью». И он остался у ее кровати, терпеливо ожидая, пока она выплачет все слезы.

«Заботься о ней, — предупредил отец. — Отныне вы связаны: погибнет печать — умрешь и ты».

Мысль о том, что ее судьба неразрывно соединена с этой отвратительной вещью, приводила Рианну в ужас. Переступив через себя, она дала свое согласие, пообещала носить печать всегда и везде, но потом неизменно старалась спрятать ее под одежду. И отец снова сердился, говоря, что оберег не может проявить всю свою защитную силу, если его прятать.

«Но разве смог бы талисман остановить священников из Коса?» — спрашивала себя Рианна, ощущая живую пульсацию лежащей на ладони печати. Ведь это всего лишь зерно, так? И разве священники Манна не должны ответить за ее смерть ровно так же, как и все прочие?

Шанс выжить? Выжить самой, когда самые близкие мертвы? От одной лишь мысли об этом Рианне стало стыдно.

А если сорвать эту штуку и бросить незаметно за борт? Они уже соединены прочной связью, и печать узнает о ее смерти, даже если они и будут далеко друг от друга. Что, если снять печать и спрятать, а самой принять то, что ей уготовано? Хватит ли сил на такой шаг? Если они отнимут у нее жизнь, орден рошунов объявит вендетту, и тогда негодяев, повинных в ее смерти, ждет неминуемая кара.

Только вот где набраться смелости и стойкости, чтобы решиться на такую жертву? Рианна глухо застонала.

Вставший перед ней выбор оказался едва ли не хуже недавней беспомощности. Терзаясь сомнениями, она чувствовала, что теряет рассудок.

И тут за ней пришли.

— Замолчи! — крикнул человек в маске, волочивший ее по палубе к корме.

— Подождите! Я под защитой, видите?

Но он, конечно, ничего не видел, потому что было слишком темно, а им уже овладело лихорадочное, пульсировавшее в воздухе возбуждение. Алтарник бросил ее па дощатую палубу рядом с большой жаровней. Блеснула сталь.

Лезвие скользнуло по спине, разрезав платье от шеи до талии. Она еще сопротивлялась, и алтарник прижал ее, наступив коленом между лопатками. Другой подошел ближе, держа в руках кувшин из прозрачного стекла. Он наклонился, поднес кувшин к ее лицу, и она увидела внутри что-то вроде червяка: жирное, желтовато-белое, извивающееся, пытающееся выбраться из стеклянной тюрьмы.

— Подождите! — снова крикнула Рианна, но мучитель уже наклонил кувшин и прижал к ее голой спине.

И тогда она прокляла отца. Прокляла, вложив в проклятие все оставшееся чувство. Прокляла за то, что он связался с ними, с этими людьми и этой мерзкой религией. За то, что втянул в это всю семью. О чем он думал? Какие преступления совершил сам во имя Манна?

Рианна закричала от нестерпимой боли и — это было еще хуже, еще страшнее — от ощущения, что мерзкая тварь вгрызается в нее.

Алтарник убрал колено, и она, ощупывая свежую рану па спине, попыталась встать.

И тут случилось неожиданное: силы покинули ее. Беспомощная, опустошенная, она свалилась рядом с тремя другими, лежавшими неподвижно рабами. Рианна слышала их тяжелое дыхание, видела белки глаз. Сама она не могла ни пошевелиться, ни издать хотя бы звук. Оставалось только смотреть и ждать, что будет дальше.

Алтарники выводили новых и новых рабов и на каждого выпускали гадкую тварь из кувшина. Вскоре на палубе лежало уже больше дюжины беспомощных пленников. Атмосфера паники и страха сгущалась, барабанный ритм нарастал, и в глазах жрецов разгоралось пламя похоти. Негромко переговариваясь, они поглаживали себя и то и дело наклонялись к курящейся чаше с каким-то жидким наркотиком, и тогда тонкие золотые цепочки их лицевого пирсинга негромко позвякивали над самой поверхностью.

Первым убили пожилого мужчину с бельмом на обоих глазах. Обнаженная жрица, старуха с дряблыми, обвисшими грудями, склонилась над ним и вонзила кинжал.

Копившееся часами напряжение достигло предела. Казалось, ударом кинжала жрица пронзила не только физическую плоть, но и прорвала своего рода абстрактную оболочку, ту кожу мира, что покрывает всю жизнь, защищая нормальные человеческие глаза от некоей внешней реальности, бесчеловечной, безжалостной, беспредельной и чуждой людям. Крики умирающего разнеслись над баржей, и парализованные рабы поняли, какая участь уготована им. Несчастный бился в последних судорогах, и на губах его взбухали кровавые пузыри. Но это убийство было лишь вступительным актом.

Старуха повернулась к молодому священнику, Киркусу, уже трепетавшему от возбуждения и жадными глазами впившемуся в кинжал в ее окровавленных руках. Жрица устремила взгляд на молодую женщину, лежавшую слева от Рианны.

— Встань. — Старуха резко кивнула.

Совершенно неожиданно девушка обрела способность двигаться и, неловко поднявшись, метнулась к борту.

—Стой! — бросила жрица, и девушка, словно подкошенная, упала на колени. — Давай, попробуй, — обратилась старуха к внуку.

Киркус выбрал толстяка, на котором еще оставался заляпанный кровью фартук мясника.

— Иди сюда! — скомандовал он.

Мясник с усилием сел и, прежде чем подняться, посмотрел на дальний борт, а уже затем перевел взгляд на жреца. Внезапно, с быстротой неожиданной для человека столь крупного и вроде бы неуклюжего, он бросился на молодого священника.

— Стой! — приказал Киркус, но мясник уже схватил врага за горло.

— Соберись, идиот. — Старуха укоризненно покачала головой.

Киркус запыхтел и удвоил усилия.

— Прекрати! — снова вмешалась жрица.

Мясник разжал пальцы и упал на колени. Стоя на четвереньках и упираясь ладонями в палубу, он угрожающе заревел.

— Похоже, бывший солдат, — заметила старуха.

— Знаю, — раздраженно буркнул Киркус, потирая шею. — У него татуировка на предплечье.

— Верно. Наталийский моряк. — Подойдя к ветерану со спины, старуха сжала с обеих сторон его голову и отвела ее назад. — Глаза, — прошептала она, наклонившись. — Вырви себе глаза.