Своенравная красавица - Сильвия Торп

Джонас нашел ее в гостиной. Черити лежала на диване, а Сара с шитьем сидела рядом. Со дня несчастного случая Джонас не видел Черити, так как она вообще в первый раз вышла из своей комнаты, и поразился произошедшим в ней переменам. И всегда-то тоненькая, она казалась сейчас своим собственным призраком. Одежда висела на ней, здоровая смуглость лица сменилась желтоватой бледностью, и отчетливо обрисовались скулы, но по-настоящему ошеломило Джонаса ее безразличие. Терпеливый печальный изгиб губ и угасшие темные глаза, в которых всегда сверкал вызов, даже если внешне она держалась очень скромно, — все это подействовало на Джонаса, как шок, но тут же пришло удовлетворение. Этой бледной, слабенькой молодой женщине больше не быть занозой в его плоти. Вот теперь она приручена — раздавленная, доведенная до подобающего ей состояния униженности и повиновения.

— Итак, кузина, — покровительственно заговорил Джонас, — я рад видеть, что ты совсем поправилась. Твое здоровье в последние недели заставило всех нас поволноваться.

Прежняя Черити ответила бы ему колкостью, высмеяв само предположение, что он вообще может волноваться по поводу ее здоровья. Но сейчас его слова не вывели ее из состояния полной апатии. Даже голос ее звучал слабо и безжизненно.

— Благодарю тебя, Джонас, я вполне здорова. — Она отвернула голову в сторону, пытаясь скрыть непроизвольное подрагивание губ, когда добавила тише: — Возможно, лучше бы мне не поправляться.

— Кузина, такие слова свидетельствуют о ложном настрое души, — напыщенно упрекнул Джонас. — Следует радоваться, что Господь спас тебя от смерти, что ты можешь употребить дарованную тебе жизнь к вящей Его славе и во искупление своих прошлых грехов и глупостей.

Джонас помолчал, но выражение ее бледного спокойного лица не изменилось. «Просто непостижимо, — подумал он, — такое опустошение вместо бурлящей жизненной энергии и непокорности».

— Когда восстановятся твои силы, — продолжал он, — ты поймешь, что я прав, и согласишься со мной. Постарайся занять себя полезным делом, так как праздность ума и тела порождает неблагочестивые мысли. Я уезжаю сейчас в Плимут. Надеюсь по возвращении найти тебя в лучшем состоянии.

Он опять умолк, и опять никакого отклика. У Джонаса появилось странное ощущение неудобства, словно он обращается к призраку. Это его раздосадовало, и когда он снова заговорил, в голосе явственно проступало раздражение.

— Я больше не стану упоминать о позоре, который ты навлекла на себя и на всю семью. Скажу только, что я ожидаю от тебя соответствующего содеянному греху покаяния и надеюсь, что безупречностью своего поведения в будущем ты загладишь прошлые проступки. И заметь себе, Черити, с Дарреллом Конингтоном ты не встретишься больше! Это я решительно запрещаю.

На этот раз Черити наклонила голову, но в знак ли согласия или чтобы просто показать, что слышит его, Джонас не мог бы сказать с уверенностью. Зато вмешалась Сара, взволнованно и чрезвычайно дерзко:

— Как это возможно, Джонас, чтобы Черити и сэр Даррелл не встречались, живя в двух милях друг от друга? Кроме того, он хочет жениться на ней.

— Дерзкий язык, Сара, самое худшее в женщине, — сурово упрекнул ее брат. — Вспомни, что, хотя я решил не обращать внимания на то, что ты сознательно пренебрегаешь моими требованиями, еще не поздно наказать тебя за непослушание. Ты не настолько глупа, чтобы поверить прекрасным речам Конингтона о браке. Единственным резоном — если у него действительно имелись честные намерения, в чем я сомневаюсь, — был ребенок. Ребенок умер, соответственно не возникнет больше и разговоров о браке.

Он направился к двери, бросив через плечо:

— Я не намерен тратить здесь попусту время в праздной болтовне! Пока меня не будет, вы обе во всем должны повиноваться моей матери.

Он вышел, и Сара, озабоченно посмотрев на свою подругу, бросила шитье и опустилась на колени возле дивана. Черити отвернула голову в сторону, чтобы Джонас не видел ее лица. Ее глаза были закрыты, но горькие слезы медленно текли по щекам.

— Миленькая моя, ну не плачь! — горячо заговорила Сара. — Джонас, жестокий и злобный, расстроил тебя, хотя ты и так болеешь, но ведь он и говорил только для того, чтобы сделать тебе больно. Прошу тебя, не обращай на него внимания!

— Как я могу не обращать внимания, если он говорит правду? Да, это так! — И в ответ на негодующее возражение Сары: — Я знаю это с того ужасного дня.

— Не верю! Ты что, да каждый знает, как относится к тебе сэр Даррелл, еще с тех пор, когда выбыли детьми.

— Ах, но ты не понимаешь! Сара, ведь это я, я убедила Даррелла остаться в Девоне. И ты полагаешь, он в состоянии относиться ко мне по-доброму, когда из-за меня погиб его сын?

— Родная моя, что ты такое говоришь? Ведь ты сама чуть не погибла, пытаясь спасти ребенка.

— Лучше бы я погибла! — Тихий голос Черити был исполнен отчаяния. — Ах, почему Господь не забрал меня вместо ребенка?

— Черити, послушай меня! Я была там, когда сэр Даррелл вынес вас обоих из воды, и, клянусь, его первая мысль была о тебе. И потом, после этого, когда тебе было так плохо, он приезжал сюда каждый день, хотя ему нелегко появляться в доме Джонаса, причинившего ему столько зла. Какие могут быть сомнения в глубине его чувства к тебе! — Она умолкла, придирчиво изучая лицо кузины, потом махнула рукой. — Ты мне не веришь!

Черити покачала головой, но из благодарности сжала руку своей младшей подруги.

— Я понимаю, что ты готова на все, лишь бы утешить меня, но не стоит, Сара, прошу! — На мгновение она прижала к губам свободную руку, пытаясь унять их дрожь. — Никакие слова, даже самые добрые, не могут поколебать моей уверенности, что мне есть за что корить себя.

— Мои — да, возможно, — задумчиво произнесла Сара, — но вот если бы сам сэр Даррелл… Думаю, он убедил бы тебя бросить эти глупости. Разве нельзя ухитриться как-нибудь…

— Нет! — резко перебила ее Черити, приподнявшись с подушек. — Сара, я запрещаю тебе! Я отказываюсь видеть его! — Она упала на диван, не сдержав рыданий. — Я не смогу теперь посмотреть ему в глаза, между нами смерть этого невинного младенца.

Сара не согласилась с этим, но по лихорадочному блеску глаз Черити и пятнам румянца, выступившим на бледном лице, поняла, что спорить дальше бессмысленно и вредно. Поэтому она устроилась поудобнее, утешая себя мыслью, что, как только Черити поправится, она по-иному посмотрит на трагедию и придет к выводу, что ей не в чем себя винить.

Однако в этом отношении Черити не изменилась. Она немного окрепла, но вместе с физическими силами росло и ее упорство. Много раз Сара пыталась завести разговор о встрече с Дарреллом, и каждый раз Черити отвергала это более спокойно, чем поначалу, но и с большей решимостью. Это было единственное, в чем хоть как-то проявлялась ее сила духа.

Ко всему же остальному она относилась с безразличием отчаяния, которое поглотило ее в тот несчастный день и переросло со временем в полное равнодушие к жизни. Черити не трогало, что кратковременная доброта тети испарилась и что ее собственная апатия вызывает множество резких нареканий. Черити знала, что Генри Мордисфорд все еще живет в Дауэр-Хаус и тайно встречается с Сарой, но не могла заставить себя подыскать убедительные возражения или хотя бы предостеречь подругу. Когда-то жизнь казалась ей прекрасной и многообещающей; теперь же Черити воспринимала ее как утомительную обузу и ежилась при мысли о пустых годах, что потянутся перед ней нескончаемой нудной вереницей. Чего ей ждать от будущего, кроме одиночества и печали? Она и так уже почти не жила, неся сквозь череду долгих бессмысленных дней и ночей тяжкую ношу скорби — свою единственную реальность.