Мечтай осторожнее - Александра Поттер

Вину за свою предвзятость я в шутку возлагаю на Лайонела. Воспитанная рядом с отцом, который больше всего на свете любил уединяться в своей студии, я с раннего детства уверилась, что живопись — своего рода волшебство. Иногда перед сном нам с Эдом позволялось погостить в этом таинственном мире. Мы забирались к папе на колени, прикрытые заляпанным масляной краской фартуком, и, вдыхая запах скипидара, слушали странные и завораживающие истории о художниках, которые отрезали себе уши или мастерили телефоны из омаров. Мы обожали эти жутковатые байки, и не было ничего лучше, чем послушать Лайонела на сон грядущий.

Но эти вечерние беседы надо было держать в секрете. Если бы мама узнала, что отнюдь не папин пересказ «Золушки» заставляет нас ложиться спать в молчании, с расширенными от восторга глазами, Лайонелу досталось бы по первое число.

— Как у тебя дела? — Заметив мой отсутствующий вид, папа прерывает лекцию о стиральной машине — олицетворении вырвавшегося из-под контроля глобального потепления.

— В общем неплохо. — Рада отметить, что это не просто дежурная фраза, призванная избавить отца от волнений, — как бывало в последнее время. — Через несколько недель планируется крупная свадьба, которая должна принести нам с Брайаном неплохую прибыль. Джесс встретила одного парня, и, кажется, у них все серьезно. Я сдала свободную комнату американцу, чтобы легче было оплачивать счета… — Незаметно кошусь на него, пытаясь предугадать реакцию на следующую новость. — И я кое с кем познакомилась.

Лайонел и бровью не ведет, продолжая рассматривать инсталляцию.

— Кое-кто, если я правильно понял, мужского пола?

— Его зовут Джеймс, — отзываюсь небрежно. Якобы. И изо всех сил стремлюсь удержать рот, который норовит разъехаться до ушей всякий раз, когда я думаю об этом парне. То есть каждые несколько секунд. — И он вроде ничего.

— Ничего? — эхом повторяет Лайонел. — Что за бледное словечко. Невыразительное. Я бы сказал, пастельного цвета.

Мы с Эдом в детстве играли в эту игру. Подбирали к словам, цифрам, предметам и даже людям определенные цвета. Возможно, потому, что мы дети художника. Если учесть, насколько мы разные, варианты у нас тоже неизменно отличались, провоцируя яростные споры.

— В таком случае… — я не собиралась распространяться о своих чувствах к Джеймсу, но теперь передумала, — чудесный подойдет?

— Вот это уже разговор! — одобряет Лайонел. — «Чудесный» — один из самых смелых эпитетов. Ярко-красного цвета.

— Зеленого.

— Чушь! Так и вижу перед собой это слово, написанное киноварью.

— А вот и нет. Скорее насыщенный темно-зеленый, — настаиваю я, представляя себе этот оттенок и понимая, что Джеймсу он идеально подходит. — Классический, изысканный, сдержанный.

Пожилая пара неподалеку глядит на нас озадаченно, и я замечаю, что мы стоим напротив огромной лиловой скульптуры.

— Зеленый? — Лайонел качает головой. — Ни в коем случае.

— Ну уж точно не красный.

Оживленно размахивая руками, папа набирает побольше воздуха в легкие — явно готовится дать мне отповедь.

— Как тебе вообще могло прийти в голову, что «чудесный»… — Он сам себя обрывает и пучит на меня глаза, как на привидение. — Ты сказала — «чудесный»?

Я киваю:

— Угу.

— Боже правый! — На лице Лайонела широкая улыбка. — Хизер, ласточка моя, какое восхитительное известие! — Вне себя от счастья, он хватает два мартини с проплывающего мимо подноса, передает мне бокал и требует: — А ну рассказывай все! Немедленно.

А мне только этого и надо. Без дальнейших проволочек, глотнув мартини, чтобы смочить горло, принимаюсь расписывать, как мы с Джеймсом познакомились, как я втайне давно по нему сохла и как замечательно было узнать, что он ко мне тоже неравнодушен. Я рассказываю, что раньше он работал в лондонском Сити, но ушел пять лет назад, чтобы основать свое дело в сфере недвижимости, и теперь у него клиенты по всему миру, даже в Австралии, а через год-другой он планирует открыть отделение в США. Друзьям я и не подумала бы компостировать мозги всей этой бизнес-трескотней, но у папы она вызывает самый живой интерес. Пусть он человек богемы, но, когда речь идет о потенциальном спутнике жизни для его дочери, Лайонел становится обычным отцом весьма традиционных взглядов.

Кроме того, я сообщаю, что Джеймс красив, остроумен и потрясающе обходителен, что у нас уже было два свидания, а в пятницу он пригласил меня на ужин, который приготовит своими руками. Я рассказываю отцу почти все. Почти. Ни слова о том, что по-прежнему недоумеваю, почему Джеймс вчера не попросил меня остаться на ночь. И о том, что, хотя поцелуи на диване были прекрасны, я жаждала большего. И о том, что я многие месяцы мечтала встретить мужчину, которого будет интересовать не только мое тело, а теперь начинаю сомневаться…

— Что ж. Кажется, он отличный парень, — говорит Лайонел, когда я замолкаю, чтобы перевести дух. Мы стоим перед экспонатом из вязальных спиц, изображающим обнаженный мужской торс. — Но меня беспокоит один момент…

Сразу понимаю, о чем он.

— О, не беспокойся. — Я не забыла ужас на лице папули, когда Дэниэл отказался от рюмочки хереса перед обедом. — Он не член «Анонимных алкоголиков». Наоборот, знает толк в винах. — Разглядывая скульптуру, не могу не отметить про себя, до чего умело автор использовал спицы разных размеров. Интересно, как бы это понравилось Розмари, у которой вязание в жизни — главная страсть?

— Я не про выпивку, милая. Я про секс.

Я вспыхиваю. Простонав «Лайонел!», озираюсь — не слышал ли кто?

А мой бесподобный папуля, разумеется, ничего не замечает.

— Об этом ты ни слова не сказала… — настаивает без тени смущения заботливый родитель. — И это меня настораживает. Итак?

Да-да, знаю, все это крайне нетипично. Большинство отцов избегают даже думать о том, что их девочка уже взрослая. Сколько раз я слышала от подружек истории про ревнивых папаш, угрожающих дух вышибить из любого мужчины, обнаруженного в дочкиной спальне. Но мой отец не такой, как все. Он художник — и к вопросам, связанным с человеческим телом, относится спокойно и открыто.

— Все нормально?

— Нормально. Он истинный джентльмен, — кипячусь я. (А ощущение, будто оправдываюсь.) — Особенно по сравнению с Дэниэлом... — И я многозначительно умолкаю.

Лайонел все знает про Дэниэла. После нашего разрыва я часами висела на телефоне. Не столько говорила, сколько ревела белугой, и все-таки Лайонел отказывался его осуждать. Вместо этого он просто без устали меня слушал, пока наконец однажды вечером не произнес нежно:

— В жизни бывает всякое, Хизер. Если какой-то этап закончился, это означает, что должен начаться новый.

«Как начался у тебя после смерти мамы? — хотелось мне прокричать сквозь рыдания. — Поэтому ты и женился на Розмари?» Но я проглотила злые слезы и постаралась обдумать его слова. В конце концов, это не Лайонел, а Дэниэл меня предал, верно?