Воскрешение королевы - Джаконда Белли

Что оставила Хуана в замке Ла-Мота, торопясь достичь Ларедо, прежде чем ее мать опомнится и передумает? Сына, который только-только научился ходить. Теперь она жадно всматривается вдаль в тщетной надежде разглядеть его фигурку на городской стене. Беатрис де Бобадилья, которая влюбилась и попросила дозволения остаться в Кастилии со своим избранником. Мать, с которой они простились поспешно и холодно.

Я оставляла Испанию с тяжелым сердцем, но в надежде, что ветер перемен развеет мою тоску. Слово «Ларедо», словно райская музыка, ласкало мой слух. Я вытерла слезы и улыбнулась мадам де Галлевин. Фрейлина похудела и осунулась так же, как я. Мы походили на беженцев, спасавшихся от бедствий войны. Я так соскучилась по своему дворцу Куденберг, я соскучилась даже по вечному брюссельскому дождю.

Узнают ли меня Карл, Изабелла и Леонор? Узнаю ли их я? Они, должно быть, стали совсем большие. Мы ехали слишком медленно. К вечеру сгустились тучи и с неба хлынули потоки мартовского дождя. Дурной знак. Когда мы прибыли в Ларедо, капитан явился к нам в забрызганных грязью сапогах сообщить, что в ближайшие дни ожидается шторм.

В действительности пора непогоды растянулась на целых два месяца. Сначала я не находила себе места, но постепенно успокоилась. Я вдруг осознала, как сильно устала за последний год. Я путала день и ночь, сон и явь. Мне нужно было немного отдышаться, прийти в себя. Мавританские невольницы, которых я взяла с собой, поделились со мной своими секретами. Они делали мне массаж с ароматическим маслом. Купали меня и заплетали мне косы. Разрисовывали мне ладони и ступни. Постепенно я оживала. Отдыхала, читала, набирала вес, а вскоре подоспел май, и буйное море успокоилось.

Филипп со свитой ожидал меня в Бланкенбурге. У входа в порт серые морские воды утратили безмятежность и принялись легонько покачивать наше судно из стороны в сторону. Был чудесный безоблачный день, столь редкий для Фландрии. Мы будто привезли с собой испанское солнце. Стоя на палубе, я различала вдалеке знакомые силуэты фламандского города, треугольных домов с горгульями на скатах остроконечных крыш, собора и дворцов, расположившихся вдоль берега. На крепостных стенах виднелись крошечные человеческие фигурки. Я сгорала от нетерпения увидеть Филиппа и детей, но в глубине души замирала от страха. Столь долгая разлука не могла пройти даром. Я знала это по себе. Я в сотый раз расправила складки нарядного голубого платья. В начале путешествия моя душа легко и свободно парила над морем, обгоняя корабль, но теперь на меня вновь навалились тревоги и сомнения, нахлынули воспоминания о первых годах во Фландрии, об одиночестве среди чужих людей. До берега оставалось совсем немного, уже не составляло труда разглядеть румяные лица пажей и придворных, роскошные одежды, лошадей в дорогих попонах, знамена с гербом Габсбургов. Предвкушение радостной встречи сменилось страхом, я застыла на палубе словно статуя, не в силах пошевелиться. В этой стране никто не говорил по-испански. Мадам де Галлевин сияла улыбкой, узнавая в толпе друзей и знакомых. Всю дорогу она была мне верной служанкой и доверенным лицом, но теперь, на фламандской земле, от нашей близости не осталось и следа.

Я поймала взгляд Филиппа и ухватилась за него как за соломинку. Что это было за блаженство — утонуть в его глазах, упасть в его объятия под приветственные крики и пение горнов. Я зажмурилась, вдыхая запах любимого. Он был моей крепостью, моей родиной. Филипп был еще красивее, чем прежде. С годами его черты сделались благороднее, а тело крепче и сильнее. Он сдержанно ответил на мои объятия, давая понять, что нужно дождаться, когда мы останемся наедине. Взгляд Филиппа проник в мое сердце, будто ключ в замочную скважину, пробуждая задремавшую на время страсть. Тут же были мои дети: белокурая Леонор, одетая как взрослая, светилась улыбкой; Изабелла глядела на меня с любопытством, как на незнакомку; маленький Карл в парадном камзольчике недоверчиво рассматривал меня из-за спины отца.

Я была рада снова увидеть Жана де Берга, Густава де Шамуа, Анну де Бьямонте и остальных. Поприветствовав друг друга, мы сели в кареты и отправились в Брюссель. И вновь в каждом городе и селении устраивали праздник в мою честь. Но, несмотря на бесконечное веселье, меня не отпускала тревога. А что, если нам все же придется перебраться в Испанию? Неужели ради кастильского трона мы бросим своих подданных? Как-то раз я пожаловалась Филиппу, что чувствую себя во Фландрии еще более чужой, чем прежде. Местная знать смотрит на меня косо, подозревая, что я в любой момент предам их интересы во имя королевства, которое наследую. Филипп ответил мне долгим колючим взглядом. «Не выдумывай», — процедил он с кривой ухмылкой. Всю дорогу до самого Брюсселя он повторял эти слова, как литанию.

В ласках мужа стала проскальзывать немыслимая прежде грубость, которую я поначалу принимала за ненасытность изголодавшегося любовника. Но, как бы яростно ни набрасывались мы друг на друга, совокупления не приносили былого наслаждения, оставляя нас разочарованными и злыми.

Что бы ни говорил Филипп, пропасть между мной и Фландрией была глубока, как никогда. Уже в первые недели в Куденберге, когда жизнь двора вошла в привычную колею, я явственно ощутила разлитое в воздухе напряжение. Не успевала я выйти из комнаты, как фрейлины принимались шептаться у меня за спиной. Каждое произнесенное мной слово толковалось превратно. Я никому не доверяла, и мне никто не доверял.

Мне казалось, будто виски сдавил тяжелый железный обруч. По утрам я с трудом могла встать с постели. Головная боль и тошнота терзали меня часами. Встревоженный моим состоянием мажордом предложил пригласить Теодора Лейдена, знаменитого лекаря, турка по рождению.

Филипп опять назвал бы меня фантазеркой, но, едва лекарь переступил порог, в моих покоях стало светлее, будто в комнату вошел не человек, а летнее утро. Лейден был среднего роста, стройный и гибкий, с большими прекрасными глазами. Лицо его обрамляли волнистые черные волосы, борода и усы были аккуратно расчесаны, в ухе сверкала золотая серьга. В больших ладонях Лейдена с тонкими чувствительными пальцами и длинными ногтями было что-то зловещее, но мелодичный голос успокаивал и располагал к себе. Ко мне Лейден обращался учтиво, но без подобострастия. Едва взглянув мне в глаза, он, казалось, понял, что творится в моей душе. В манерах лекаря не было ни тени плотского желания или корысти. Он оказался поистине самоотверженным человеком. Визиты Лейдена не только облегчали мою боль, но и смиряли на время бушевавший в душе ураган. По ночам мне чудился плач маленького Фердинанда. Спросонок я отправлялась искать его по комнатам дворца, воображая, что нахожусь в одном из замков своих родителей. В присутствии Филиппа я старалась не показывать тоску по сыну. Мне не хотелось лишний раз напоминать об обстоятельствах своего отъезда из Испании. Мне и так пришлось выслушать немало упреков за то, что я «бросила» сына. В ответ я заявила, что это он, Филипп, бросил нас с Фердинандом. Тем более что воспитанием моих старших детей занималась его сестра Маргарита. У Фердинанда по крайней мере был шанс научиться говорить по-испански.

Тоска по сыну, враждебность фламандского двора, смешки и сплетни фрейлин, грубая страсть Филиппа, воспоминания о полных гнева глазах матери, отсутствие верной Беатрис погрузили меня в пучину беспросветного одиночества. Спасти меня мог только Теодор и волшебные отвары из ароматных трав, которые он мне готовил. От них я погружалась в блаженный полусон, боль отступала, и на смену ей приходили светлые видения прошлого. Я слышала смех брата Хуана, играла со своим мулом Саритой, обнимала кормилицу. Я возвращалась в дни младенчества моих детей, когда мы с ними еще были единым целым, и они любили меня, не опасаясь, что я снова исчезну.