Голубой замок - Люси Мод Монтгомери

— Святый Боже, ты выучила наизусть все книги этого парня? — такова была отвратительная реакция Барни, когда он двинулся вперед.

— Лишь книги Джона Фостера сохранили мою душу живой в эти последние пять лет, — возразила Валенси. — О, Барни, посмотри, какая филигрань снега на трещинах ствола старого бука.

Выходя на озеро, они меняли снегоступы на коньки и так добирались до дома. Как ни странно, Валенси научилась кататься на коньках еще школьницей, на пруду за Дирвудской школой. У нее никогда не было собственных коньков, но некоторые из девочек давали ей свои, и она приобрела сноровку. Дядя Бенджамин однажды пообещал подарить ей пару коньков на Рождество, но когда оно наступило, вместо них подарил туфли. Она не каталась с тех пор, как повзрослела, но старые навыки быстро вернулись, и какими же славными были часы, когда они с Барни скользили по льду белых озер мимо темных островов, где молчали запертые летние коттеджи. Сегодня вечером они пролетели через Миставис, навстречу ветру, в возбуждении, от которого порозовели бледные щеки Валенси. А впереди ждал ее милый маленький дом, на острове из сосен, с укутанной снегом крышей, сияющий в ночи. Его окна лукаво подмигивали ей своим блуждающим светом.

— Похоже на картинку из книги, да? — спросил Барни.

У них было чудное Рождество. Никакой суеты. Никакой суматохи. Никаких пустых попыток свести концы с концами. Никаких неистовых усилий вспомнить, не подарен ли такой же, что и на позапрошлое Рождество, подарок одному и тому же человеку. Никаких массовых или спешных покупок. Или ужасных семейных «воссоединений», где она сидела немая и ненужная, и никаких «нервных» атак. Они украсили Голубой замок сосновыми ветками, а Валенси сделала красивые блестящие звездочки и повесила их среди зеленой хвои. Она приготовила ужин, коему Барни отдал должное, пока Везунчик и Банджо подбирали косточки.

— Земля, что может взрастить такого гуся, восхитительна, — произнесла молитву Валенси. — Канада навсегда!

И они выпили за Юнион Джека бутылку вина из одуванчиков, которую кузина Джорджиана подарила Валенси вместе с покрывалом.

— Никто не знает, — торжественно сказала она тогда, — в какой момент может потребоваться чуть взбодриться.

Барни спросил, что Валенси хочет в подарок на Рождество.

— Что-нибудь легкомысленное и необычное, — ответила она, та, что в прошлом году получила в подарок пару галош и две шерстяные нижние рубашки с длинными рукавами в позапрошлом.

К ее удовольствию, Барни подарил ей жемчужные бусы. Валенси всегда хотела нитку молочно-белых жемчужных бус — похожих на замороженный лунный свет. А эти были так красивы. Ее лишь беспокоило то, что они слишком хороши. Должно быть, очень дороги — пятнадцать долларов, по меньшей мере. Мог ли Барни позволить себе такое? Она ничего не знала о его финансах. Она не позволяла ему покупать себе одежду — сказала, что у нее достаточно средств на наряды, пока они будут ей нужны. В круглую черную банку на каминной полке Барни клал деньги на затраты по хозяйству — их всегда было достаточно. Банка не бывала пустой, хотя Валенси никогда не просила пополнять ее. Он, конечно, не был богат, и эти бусы… но Валенси отбросила беспокойство в сторону. Она будет носить их и наслаждаться. Это первая красивая вещь в ее жизни.

Новый год. Старый, потрепанный, бесславный, отживший свое календарь закончился. Явился новый. Январь стал месяцем штормов. Три недели не прекращался снегопад. Термометр упал на мили ниже нуля, да так там и остался. Зато, как заметили друг другу Барни и Валенси, не было комаров. А рев и треск их большого камина заглушал завывания северного ветра. Везунчик и Банджо растолстели и разжились блестящим густым шелковистым мехом. Нип и Так улетели.

«Но они вернутся весной», — пообещал Барни.

Жизнь не стала однообразной. Иногда у них разгорались небольшие, но жаркие споры, не имеющие ничего общего со ссорами. Иногда приходил Ревущий Абель — на вечерок или на целый день, в своей старой клетчатой шапке, с рыжей бородой, запорошенной снегом. Он приносил свою скрипку и играл, к всеобщему удовольствию, за исключением Банджо, который на это время терял рассудок и прятался под кровать Валенси. Иногда Абель и Барни беседовали, пока Валенси варила для них леденцы. Иногда молча курили в стиле а-ля Теннисон и Карлайл[25], пока не прокуривали весь Голубой замок — тогда Валенси выходила на улицу. Иногда весь вечер молча и упорно играли в шашки. Или все вместе ели красно-коричневые яблоки, что приносил Абель, под стук веселых часов, отсчитывающих минуты радости.

— Блюдо с яблоками, огонь в камине, да добрая книга, чем не замена небесам, — провозглашал Барни. — У кого-то и улицы могут быть выстланы золотом. Давайте-ка ударим по Кармену[26].

Для Стирлингов отныне стало проще считать, что Валенси мертва. Теперь до них не доходили даже смутные слухи о ее появлениях в Порте, хотя они с Барни, бывало, добирались туда на коньках посмотреть фильм, а потом весело съесть по порции хот-догов, купленных в лавке на углу. Вероятно, никто из Стирлингов даже и не думал о ней, кроме кузины Джорджианы, которая часто не спала по ночам, беспокоясь о бедной Досс. Достаточно ли у нее еды? Хорошо ли к ней относится этот ужасный человек? Тепло ли ей по ночам?

Валенси было вполне тепло по ночам. Она просыпалась и молча наслаждалась уютом зимней ночи на маленьком острове посреди замерзшего озера. Все ее прежние зимние ночи были холодными и долгими. Тогда Валенси ненавидела просыпаться и думать об унылом и пустом прошедшем дне и таком же унылом и пустом предстоящем. Сейчас же она посчитала бы потерянной ту ночь, в которую бы не проснулась и с полчаса не полежала без сна, просто счастливой, пока Барни спокойно дышал рядом, а через открытую дверь подмигивали в полумраке тлеющие в камине головешки. Как славно было ощутить, как маленький Везунчик в темноте запрыгивает на кровать и, урча, устраивается в ногах; но Банджо продолжал строго сидеть напротив огня, как задумчивый демон. В такие моменты он казался весьма мудрым, но Валенси предпочитала его бесшабашным.

Кровать стояла прямо у окна. В крошечной комнате ее больше некуда было поставить. Лежа здесь, Валенси видела за окном, сквозь большую сосновую лапу, что касалась его, Миставис, белый и блестящий, словно тротуар, выложенный жемчугами, или темный и страшный в бурю. Иногда сосновая лапа дружелюбно постукивала по оконному стеклу. Иногда она слышала легкий свистящий снежный шепот за стеной. В иные ночи весь мир снаружи казался погруженным в царство безмолвия; затем наступали ночи, когда сосны величественно гнулись от ветра; сияющие звездами ночи, когда ветер весело и капризно свистел вокруг Голубого замка; задумчивые ночи перед бурей, когда он поземкой скользил вдоль поверхности озера с низким жалобным загадочным воплем. Валенси пропустила много часов хорошего сна ради этих тайных бесед. Но она могла спать по утрам столько, сколько хотела. Никто не мешал ей. Барни готовил себе на завтрак яичницу с беконом, а затем запирался в комнате Синей Бороды до ужина. Вечером они читали или беседовали. Они обсуждали множество вещей этого мира и иных миров. Они смеялись своим собственным шуткам, а Голубой замок эхом отвечал им.