Будь у меня твое лицо - Фрэнсис Ча

Несколько раз Мадам открывает и закрывает рот. Она решает, как реагировать; старший полицейский, видимо, тоже. Он смотрит на меня с отвращением. Молодой же потерял дар речи.

– Любовные ссоры! – восклицает наконец Мадам. – Богачи в наше время совсем потеряли совесть! То, что они злятся, еще не дает им права очернять чужую работу, ведь от нее зависит существование других людей! А что насчет вашего плотного графика? Уверена: вам есть чем заняться, кроме как бегать за девушкой богатенького мужчины только потому, что он знает ваших начальников. Неправильно это.

Ей можно доверять: она способна уколоть мужскую гордость и самолюбие, а потом задать делу нужное направление.

– Дурацкая ситуация, – цедит сквозь зубы старший полицейский.

Теперь мы все ждем лишь его ответа. Мадам снова смотрит на часы, и я знаю: в этот момент она переживает череду микроинфарктов. Менеджеру скоро придется обзванивать клиентов, зарезервировавших места на ближайшее время, с просьбой не приходить.

– Так, все, ты, – старший полицейский указывает на меня пальцем, – прямо сейчас пойдешь с нами. Даже не думай, что сможешь переодеться, – я потратил много времени, чтобы добраться сюда.

Из коридора, где за приоткрытыми дверями прячутся девушки и официанты, раздается тихий хоровой вздох облегчения.

Я спешу за полицейскими к лестнице, как вдруг выбегает наш менеджер и дает мне свой пиджак. Я благодарно улыбаюсь. В машине я надеваю его и нахожу в карманах наличные и пакетик с орешками.

Слава богу. Ночь обещает быть долгой.

В Миари я видела и переживала моменты, ниже которых, казалось, упасть уже нельзя. Мне доводилось жить и работать среди настолько злых и потерянных людей, что в их головах не оставалось ни единой мысли. Попав туда, я сразу поклялась себе выбраться как можно скорее. Когда это получилось, на прощание мне сказали, что я жестокая, токсичная, неблагодарная сучка, раз после всего сделанного мне добра могу так просто взять и оставить их в прошлом. Те люди подсчитали все свои мелкие одолжения: «Я каждую неделю отпускала тебя в баню», «Я купила тебе те дорогие туфли», «Я помогла тебе украсить твою комнату», «Я водила тебя ко врачу, когда ты была больна».

Доктора и фармацевты, держащие клиники в таких районах, как Миари, и наживающиеся на девушках и их болезнях, ничем не лучше помойных крыс, продающих смазки и платья «ручной работы». Ничем не лучше менеджеров и сутенеров, политиков и полицейских, а также общества, которое осуждает лишь девушек, запертых в подсвечиваемых красным цветом комнатках. «Это ваш выбор», – говорят они.

Все это – огромная чудовищная помойка.

* * *

В полиции я провела несколько часов, прежде чем у меня взяли показания. Это в наказание. Они даже не подозревали, насколько я рада быть сейчас здесь, а не пить в салоне алкоголь.

Меня наконец отпускают. Уже очень поздно, на улицах полно пьяных, опирающихся на фонарные столбы и ждущих смены светофора.

Я должна ощущать голод, но кроме подкатывающей головной боли не чувствую ничего. Нужно что-то предпринять, прежде чем она накроет меня. Это лишь вопрос времени, и тогда я не смогу даже идти прямо.

Я нахожу стул возле круглосуточного магазина и вынимаю из пиджака свой телефон. Пришло несколько сообщений. Одно от менеджера. Он говорит, что беспокоиться не стоит, на работе салона ситуация не отразилась, а Мадам не станет мне что-либо предъявлять: было слишком много свидетелей, готовых поручиться, что ночь выдалась весьма занятой. Еще он пишет, что мне не нужно возвращаться. «Иди домой и отдыхай», – в сообщении подмигивающий смайлик и рожица с каплей пота на лице. Пришло также несколько сообщений от наших девушек – самых младших. Они ищут меня и интересуются, все ли в порядке. Я всем отправляю улыбающиеся эмодзи, просто нет сил писать что-то еще. До того как разболится голова, осталось совсем немного времени. Мне нужно в аптеку. Но я начинаю писать новое сообщение.

«Привет, это я», – печатаю на телефоне.

Брюсу.

«Знаю, возможно, у меня не будет возможности сказать тебе это лично – ты просто не хочешь говорить со мной. Знаю, я совершила огромную ошибку, пойдя в ресторан и даже не предупредив. Теперь я понимаю это.

Я скучала по тебе. И хотела посмотреть, с кем ты разделишь свою жизнь. Мне было интересно увидеть и твою семью. Мной просто владело любопытство. Клянусь, у меня не было коварных замыслов.

Знаю, тебе будет сложно поверить, но это правда. Я хотела посмотреть, как ты ужинаешь с невестой. Я не собиралась заговаривать с тобой. Я просто не могла найти другого места, чтобы быть ближе к тебе. И сцену я не закатила, так ведь? Если бы хотела, то устроила бы.

Ты так хорошо ко мне относился, что новость о твоей свадьбе уколола меня. И ты даже не сказал мне прямо, не посчитал нужным. Возможно, мне стоило вести себя так, будто ничего и не случилось. Но у меня тоже есть чувства. Ты должен понимать это.

На меня в рум-салоне все злятся и из-за случившегося собираются причислить такой долг, что хоть вешайся. Я понимала, какими будут последствия, но, несмотря на это, пришла посмотреть на вас. Так я была в тебя влюблена. Ты знаешь об этом, верно?

Я просто хочу извиниться. Знаю: больше никогда тебя не увижу. Надеюсь, ты сможешь меня простить».

Головная боль – словно возмездие; она разливается по всему телу. Когда я нажимаю «отправить», меня трясет. Я с силой разминаю виски, но это не помогает. Прохожие с беспокойством оборачиваются – я извиваюсь на стуле, как змея.

Наконец, я встаю и иду искать аптеку, хотя знаю: даже пяти-шести болеутоляющих окажется недостаточно, а доктор посоветовал мне не принимать больше трех за раз. «Такая доза лекарства нужна тем, кто только что родил ребенка», – предупредил он. Так и хотелось спросить: а что насчет тех, кому никогда не суждено родить?

Я нахожу аптеку и, споткнувшись, прошу самое сильное обезболивающее. Лезу в карман пиджака за деньгами и, чувствуя вибрацию телефона, достаю его. Сообщение от Брюса.

«Все в порядке, – пишет он. – А теперь отъебись».

Чуть не плача от облегчения, отдаю наличные и выхожу из аптеки, не дождавшись сдачи. За закрывающейся дверью раздается оклик фармацевта: «С вами все в порядке, мисс?» Его мягкий голос похож на шум дождя. Я поднимаю руку и киваю, доставая из упаковки таблетки.

Со мной все нормально. Я пережила еще один день. И мне нужно лишь одно: чтобы эти гребаные лекарства заработали.

В любви я не такая дура, как думает Кьюри. В последнее время она часто смотрит на меня то с жалостью, то с презрением, и я знаю: она уже видит мое сердце разбитым. А еще она считает, что виновата буду прежде всего я сама – так безрассудно потратила лучшие годы жизни, когда нужно было соблазнять мужчин.

Конечно, разбираться в мужчинах – ее работа. Но она стрижет под одну гребенку всех, включая Ханбина: уверена, что скоро он бросит меня. По ее мнению, девушкам стоит брать пример с венериных мухоловок – открываться, только если добыче точно не ускользнуть. Разумеется, Кьюри не может думать иначе: в ее жизни нет любви. Когда я спрашиваю, хочет ли она замуж, она лишь фыркает: «Не суждено», хлопая напоминающими мех норки ресничками и заявляя, что поднимать эту тему грубо. В то же время Кьюри единственная из нас плачет, когда кто-нибудь из киноперсонажей бросает другого по мученическим причинам. Даже впечатлительная Суджин, которая буквально живет напротив телевизора, так не делает.