Будь у меня твое лицо - Фрэнсис Ча

Я знаю, что Кьюри завидует мне – или что-то в этом роде. Все наши разговоры рано или поздно сводятся к одному. Всему виной то, о чем я уже говорила, – ее навязчивая установка «Я – жертва, а все остальные родились под счастливой звездой».

– Что ж, значит, ты очень умная, раз так далеко зашла. – Я буквально слышу зависть в ее голосе. – И такая хитрая… все пробираешься и пробираешься каким-то образом к вершинам.

Фраза выводит меня так, что даже щеки начинают гореть. Обычно я как-то отмахиваюсь от всех подобных ремарок Кьюри, перевариваю и вещи пострашнее этой. Но сейчас, возможно, я просто голодна. Или злюсь, потому что Ханбин не захотел провести со мной вечер.

– Почему тебе нужно все выставлять в таком свете? – спрашиваю я. – Ты пытаешься поругаться со мной? Думаешь, что я мало работаю? Что не боюсь потерять все в одну секунду?

– А почему ты так остро реагируешь? – Похоже, она искренне удивлена. – Я просто хочу сказать, что завидую тебе! Это же льстит! Ощути себя счастливицей!

Видя, что она сворачивает наступление, я тоже успокаиваюсь и говорю:

– Прости. Наверное, я сегодня не в настроении. Не бери в голову.

– Почему? Из-за работы? – Тут же Кьюри уверенно добавляет: – Нет, из-за Ханбина, ведь так?

Я качаю головой в надежде, что она уйдет, и опускаю взгляд на набросок. Но когда я снова поднимаю глаза, Кьюри выглядит такой встревоженной, что я тронута до глубины души. Неважно, в чем и насколько она заблуждается, – она, по крайней мере, мне друг, и она за меня переживает. А это такая редкость… Именно поэтому я и не могу прямо сейчас создать серию работ, посвященных Кьюри.

Но для нее я бы выбрала образ кисэн[34]. Возможно, я изображу Кьюри в виде призрака с красными глазами, с изогнутой спиной, со шприцами, вонзающимися в лицо и запястья. Одета она будет в ханбок[35] кисэн. Нужно будет изучить, как он выглядит; какие цвета они использовали, чтобы соблазнить мужчин несколько веков назад. Серия про кисэн-призрака. Я смотрю на Кьюри, представляя ее персонажем моих работ, и она, резко отшатнувшись, спрашивает:

– Что? Почему ты так смотришь на меня? В чем дело? Правда из-за Ханбина? Что он сделал?

Я качаю головой и собираюсь все объяснить, хотя руки уже так и тянутся сделать набросок – чтобы образ не затерялся в памяти. Но в голосе Кьюри звучит нотка, которая опять выводит меня из себя.

– Мне бы очень хотелось, чтобы ты сменила пластинку, – отвечаю я. – Из-за твоих непрерывных замечаний мне кажется, будто Ханбин – просто худший, с кем я могла бы встречаться, потому что я его не заслуживаю и все такое. Мне… правда некомфортно.

Ну вот, что сказано, то сказано. На самом деле все это перемывание костей Ханбину беспокоит меня не так сильно, но сегодня я просто не в силах держать язык за зубами.

Когда Кьюри отвечает, ее голос дрожит и звучит холодно:

– Как же ты ошибаешься, просто невероятно… Ты бы знала, с какой дилеммой я сталкиваюсь каждый день. Вижу тебя – и всякий раз пытаюсь понять, что нуждается в большей защите: твое будущее, твой идеализм или твоя слепая вера.

– О чем ты?

– О Ханбине. – Кьюри будто выплевывает каждое слово. – Я уже столько времени разрываюсь, открывать тебе правду или нет!

Не потеряла ли я нить разговора? Не переставая мысленно рисовать, я размышляю над этим.

– Какую еще правду?

Глядя на меня, она делает глубокий вдох, выпаливает: «Забудь!» и бросается в свою комнату. Но я от нее не отстану.

– Кьюри. Расскажи. Сейчас же. – Я догоняю ее в комнате и хватаю за руку. Если это просто истерика, то мне она не нужна.

Она отталкивает меня и начинает переодеваться, потупив взгляд. Затем Кьюри садится за столик и, пару раз нажав на помпу баночки, начинает снимать косметику ферментированным маслом для лица. В этой картине что-то есть: она в кружевной пижаме сидит напротив овального зеркала и, злая, медленно избавляется от цветного макияжа. Восхитительно. Я борюсь с непреодолимым желанием сбегать за камерой и запечатлеть этот момент, чтобы потом работать с ним.

– Ты уверена, что хочешь знать? – спрашивает Кьюри, оборачиваясь и выводя меня из транса. Не осталось и следа ни от подводки для глаз, ни от румян, ни от помады. Кожа блестит от масла.

Долгое время мы молча смотрим друг на друга. Она может скрывать только одну вещь. Правда висит на волоске прямо передо мной. И, возможно, я уже ее знаю, но все же шепчу:

– Просто скажи мне.

Кьюри наклоняет голову сначала в одну, затем в другую сторону и размыкает губы.

– Он спит как минимум с одной девушкой кроме тебя. Мне очень жаль. Очень. – Она не может смотреть мне в глаза. – Я имею в виду, разве это не облегчение в некотором роде? Тебе не придется ждать, пока он порвет с тобой. Ты можешь просто отбросить иллюзии о вашей свадьбе и повесить на него ярлык типичного мудака – и все. А ведь это – годы твоей жизни, которые ты не можешь пустить на ветер.

Она так спешит, что запинается. Будто евангелист разговаривает с грешником, находящимся на грани покаяния.

– Ох, – выдыхаю я. У меня чуть не срывается с языка «Откуда ты знаешь?», «Кто она?» или глупое «Не может быть». Но на ее лице написано, что она говорит правду.

Мне нужно за что-то ухватиться – чувствую, что вот-вот упаду. Я разворачиваюсь и, шатаясь, словно старушка, бреду в свою комнату. Кажется, будто я парю сама над собой – вижу, как приближаюсь к своим картинам. В своих мучениях я даже не в состоянии этого понять.

Я не хочу знать. Я не хочу знать.

– Михо, – зовет Кьюри. Она стоит прямо за мной, ее голос сейчас мягок и полон сострадания. Она сожалеет о сказанном.

Я машу ей рукой, не оглядываясь, – прошу ее уйти.

В комнате я поднимаю свой набросок и вдруг с острой болью осознаю, что сейчас мне невыносимо смотреть на него. Жаль, ведь я его уже полюбила. Это не значит, что в будущем я не вернусь к нему, – наоборот, я смогу накинуться на него с еще большей страстью и злостью, и, скорее всего, работа получится лучше. Но сейчас я чувствую себя сомнамбулой, бреду в ванную комнату и включаю душ. Мелькает мысль, что у меня теперь появится масса времени. Слава богу, я смогу работать.

Я снимаю одежду и украшения – золотую цепочку с палитрой, подаренную, конечно же, Ханбином, и кольцо вечности[36] с крошечными черными бриллиантами.