Девушка из другой эпохи - Фелиция Кингсли

вот Клодетт была родом из Сомерсета, ее семья одна из богатейших в Англии, и Эмили досталась в наследство изрядная сумма денег и еще собственность. По предложению Леони я продал большой дом на Чарльз-стрит, чтобы немного округлить приданое Джемаймы. У нее оно небольшое, но мы хотя бы в Мэйфере…

Я не могу отвести взгляда от портрета Эмили. Это мой портрет – тот, что я нарисовала у себя в дневнике. И сейчас я больше чем когда-либо чувствую ответственность за ее смерть.

Майор Фрэзер вздыхает и садится за стол, глядя на браслет, который я ему дала, измученный и, судя по всему, весь во власти своих мыслей.

Ридлан подходит ко мне и указывает на портрет матери Эмили.

– Ничего не замечаете? – шепчет он, наклонившись ко мне.

– Клодетт просто копия Эмили, – соглашаюсь я.

– Нет. Присмотритесь к ее шее.

Он прав. Сапфир в окружении бриллиантов на цепочке, украшение матери Эмили, выглядит очень знакомо. Мы видели его только вчера.

– Аузония! – выдыхаю я.

– Мистер Фрэзер, хотя вы тогда были солдатом, вы все же подарили своей жене очень ценное украшение, – невинным тоном замечает Ридлан. – Сапфир на портрете Клодетт, должно быть, стоит целое состояние.

Майор Фрэзер стряхивает оцепенение.

– Это ее семейная реликвия, которая – что тоже крайне раздражало Леони – была частью наследства Эмили, ее она забрала с собой после замужества.

– У нее было много драгоценностей? – спрашиваю я.

– И не сосчитать: рубины, бриллианты, изумруды… Не то чтобы Эмили придавала им значение. Она всегда была скромной и не любила украшать себя камнями. Может, этот Бенджамин Харлоу заметил ее безразличие и решил обманом выманить у нее драгоценности… а потом убил ее, избавившись от нее, как от прос… – У него вырывается рыдание.

– А если мы скажем вам, что не Харлоу убил Эмили? – решаюсь я.

– На основании чего?

– Смертельную рану по горлу Эмили нанес правша, а Харлоу – левша, – коротко объясняет Ридлан.

Фрэзер качает головой:

– Но она с ним сбежала. Ее последнее письмо, – говорит он, достав из ящика стола листок бумаги и передав его мне. – Она говорит о нем с таким восторгом.

Листок помялся по краям, бумага стала тоньше, будто ее держали в руках сотни раз.

Читаю письмо Эмили, где она говорит о своей безусловной любви к Харлоу и рассказывает, какое счастье он ей подарил и что ей необходимо сбежать с ним – подальше от жизни, которая ей чужда.

«Любовь Бенджамина – обещание свободы, на которое я готова ответить взаимностью, смело идя против всего того, что мне внушали как должное. Наши чувства сильнее условностей, и то, что здесь никогда не примут, поймут в Нью-Йорке, где свобода и любовь едины.

Прощай, с болью, но без сожаления,

Эмили».

В глубине души мне очень хочется, чтобы так оно и было, чтобы так все и случилось и Эмили сейчас была далеко отсюда и счастлива с Бенджамином.

Кладу прощальное письмо на письменный стол рядом с запиской, которую принесла я, глядя на теперь уже единственные воспоминания Эдгара Фрэзера о дочери.

Но когда два листка оказываются рядом, я вижу почерки, и что-то не сходится.

Записка написана округлым почерком, с легким наклоном вправо, и все буквы «о» и «а» выписаны четко. В письме же почерк с наклоном, да, но буквы более угловатые и «о» другое.

Передаю оба листка Ридлану:

– Присмотритесь к почерку.

– Что такое? – спрашивает майор.

– Эти два письма написали разные люди, – лаконично отвечает Ридлан, протягивая ему листки. – Тот, кто написал письмо, старался подражать почерку Эмили, да, но некоторые детали его выдают.

– Что?! – потрясенно вскрикивает майор Фрэзер.

– Вам нужно снова открыть расследование, – говорю я ему.

– Леони никогда мне этого не позволит. Вновь привлечь внимание к скандалу, и притом что пострадает от этого Джемайма – в этом она права… Но если этим займетесь вы, никто не узнает.

– Но мы – не власти, – возражаю я. – Мы частные лица, у нас ограниченные средства, а ведь с этими доказательствами вы могли бы пойти в магистрат…

– Я обо всем позабочусь, – вдруг говорит Ридлан.

Я оторопело смотрю на него:

– Но даже вы не можете…

– Я могу гораздо больше, чем вы думаете, леди Ребекка, – перебивает меня он. – Начиная с визита к Бенджамину Харлоу. В воскресенье вечером я пойду в Ньюгейт, в этот день посещений больше, за расписанием не так следят, так что никто не обратит внимания.

– Мы не можем просто взять и войти в тюрьму, – возражаю я.

Ридлан поворачивается ко мне, и взгляд его серьезен:

– Я могу.

Суббота, 1 июня, 1816 год

25

Прежде чем отправиться на встречу своего благотворительного клуба, тетя дает мне множество наставлений для поездки в экипаже с Резерфордом.

Не то чтобы я была экспертом в свиданиях, но по чему и не буду скучать, вернувшись в будущее, так это по постоянному контролю, стоит только рядом оказаться какому-нибудь мужчине.

Хотя сегодня я рада, что в качестве спутницы со мной и Резерфордом едет Люси.

Чем больше я провожу с ним времени, тем сильнее удивляюсь, что их с Ридланом объединяет хотя бы капля общей крови.

Ридлан из тех, кто не станет использовать пять слов, если достаточно трех, – или не станет их использовать вовсе, если достаточно взгляда. От его внимания ничего не ускользает, но он редко озвучивает свое мнение. У Чарльза же есть мнение обо всем и обо всех, и он просто не может сдержаться и не поделиться им.

Эта женщина вульгарна, другая ведет себя неприлично, еще одна груба, а тот тип ведет себя не по-джентльменски. И хотя я тоже вижу немало недостатков в представителях высшего общества, от Резерфорда никому не спастись.

Ко всему прочему меня растрясло в карете сильнее обычного. Тряска в сочетании с неамортизированными колесами, которые передают удар от малейшего камешка, вызывают тошноту, которую скоро сложно будет сдержать. Не стоило есть перед поездкой, но от сэндвичей миссис Брай голову теряешь, и я никогда не могу вовремя остановиться.

Так или иначе, говорит в основном Резерфорд, частично облегчая мою задачу.

Первая часть прогулки посвящена его бесконечному хвастовству: от чистокровных лошадей в конюшне до доверенного портного на Сэвил-Роу, от размера владений до его деловой хватки.

Я в ответ только вежливо киваю, сосредоточившись на попытке сдержать тошноту, а не на его словах.

Затем он переходит к личным желаниям.

Он хочет жениться до конца этого года, расширить