Ночной садовник - Джонатан Оксье

Молли бросила взгляд через лужайку: брат колол дрова. Обычно он брался за эту работу, когда ему хотелось подумать. После поездки на рынок Кип сильно отдалился от неё. Молли постаралась отогнать дурные мысли: она меньше всего хотела сейчас вникать, что же так тяготит Кипа.

Молли подкатила тележку к Констанции Виндзор. Та сидела на кованой кушетке. Утро было жаркое, но она завернулась в два одеяла.

– Скажи брату, пусть почистит пруд, – велела госпожа Виндзор, вертя на пальце кольцо.

– Хорошо, мэм, – ответила Молли, наливая чай.

– И плющ на изгороди слишком разросся.

– Хорошо, мэм, – повторила Молли, добавила в чашку два кусочка сахара и стала размешивать его до тех пор, пока не растворились последние крупинки.

Она подала чашку хозяйке – та взяла её бледными пальцами. Чашка с блюдцем жутко дребезжали, когда Констанция подносила чай ко рту. Молли пыталась не смотреть, но не могла отвести взгляд. В лучах солнечного света хозяйка казалась почти прозрачной. На шее выделялись тонкие синеватые вены. Когда‐то блестящие волосы стали блеклыми и тонкими и теперь больше напоминали спутанную паутину. Губы почернели, как и глаза. Раньше Молли никогда не видела мертвецов, но теперь понимала, что перед ней сама смерть. Видимо, Констанция Виндзор прочитала жалость на лице Молли, потому что резко выпрямилась, отставила чашку с блюдцем.

– У тебя есть вопросы?

– Нет, мэм, – поспешно ответила Молли и взялась за тележку. – Я просто задумалась.

Констанция схватила Молли за руку ледяными пальцами.

– И о чём ты задумалась?

Молли не поняла, то ли это был искренний интерес, то ли вызов. Кольцо на высохшем пальце приковало её взгляд.

– Вспомнила, что, когда мы с Кипом появились в этом доме, вы сказали, что у вашей семьи «есть веские причины бояться болезней» – слово в слово.

Констанция выпустила Молли.

– Удивительная память!

Молли вздрогнула. Набрала в грудь воздуха:

– Если в этом доме вы болеете, то почему не уедете отсюда?

Констанция искривила рот в странной ухмылке:

– Я бы задала тебе тот же вопрос, но ответ мне и так известен. У тебя в кармане лежат письма…

– Вы знаете про письма?

Констанция отмахнулась:

– Ну, что там в них, я не знаю, не беспокойся. Я видела, как ты запоем их читаешь, когда думаешь, что никто тебя не видит. Но в этом доме никто и никогда на самом деле не остаётся в одиночестве! – Она посмотрела на крону, распростёртую над крышей. – Я не уезжаю отсюда по той же причине, что и ты. И уеду не раньше, чем ты сожжёшь свои письма…

Молли прикрыла карман с конвертами ладонью:

– Ни за что!

Констанция улыбнулась:

– Вот именно. Если нас лишить дерева, лишить его даров, больше у нас ничего не останется в этом мире. – Констанция откинулась на спинку и на этот раз взяла чай обеими руками, чтобы чашка не звенела о блюдце. Отпила глоток. – По-моему, лёгкая лихорадка – недорогая плата за такую щедрость. Ты не согласна?

– Согласна, мэм.

На этом разговор был окончен. Молли присела в поклоне и вернулась в дом. Она закрыла за собой дверь в кухню и села. Внутри узлом собрался ужас. Она сунула руку в карман и вытащила письма, полученные от дерева. На всех конвертах были разводы от морской воды. Всё тот же мелкий почерк. Почерк её матери. До боли знакомый почерк. А если всё‐таки письма писала не мама? Если слова в письмах были выведены не родителями, а волшебной силой дерева? Силой дерева, которое питается людьми и поэтому держит их рядом?!

Молли достала письмо из конверта. Оно заканчивалось, как и все другие: родители обещали скоро вернуться и давали указание: «Никуда не уезжайте». Молли прочитала эти слова вслух, но в этот раз они не отозвались маминым голосом в голове. Вместо него она услышала далёкий, гулкий голос, больше похожий на завывание ветра.

Сама не понимая, что делает, Молли подошла к печке. Нагнулась, открыла чугунную дверку. Лицо обдало горячей волной. Угли ещё были красными. Молли пробежалась пальцами по стопке конвертов. Дрожащими губами она произнесла:

– Прощайте, – и бросила конверты в печь.

С полными слёз глазами она смотрела, как пламя охватывает уголки конвертов, уничтожает бумагу…

– Нет! – выкрикнула она и выхватила конверты из огня, обжигая руки.

Сбила пламя о фартук. С одной стороны конверты успели обгореть, но сами письма почти не пострадали. Она успела спасти их. Зажмурившись, Молли прижала пачку к груди.

– Простите, простите меня… – всхлипнула она, сама не понимая, с кем разговаривает.

С улицы донёсся грохот. Быстро засунув письма в карман, Молли вскочила и бросилась к дверям.

– Это вы, мэм? – спросила она, открывая дверь.

Ответа не последовало. Молли кинулась в сад.

– Мэм? Где вы, мэм?

На земле валялись осколки. Тележка была перевёрнута. А сама миссис Виндзор без движения лежала на земле. Молли обхватила хозяйку за плечи, затрясла:

– Что с вами, мэм? Что случилось?

Тело Констанции было совершенно ледяным, глаза у неё закатились. Чёрные губы приоткрылись, но уловить дыхание Молли не могла.

– Кип! Мистер Виндзор! – закричала Молли. – Помогите! Помогите кто‐нибудь!

Молли зашла в спальню хозяйки.

– Вот, доктор, я принесла ещё воды.

В руках она держала что‐то вроде бурдюка для вина, сделанного из каучука. В ёмкости был кипяток, обжигавший руки.

– Положи ей в ноги, – велел доктор.

Констанция Виндзор лежала в кровати, мечась по подушке и бормоча что‐то невнятное. Молли приблизилась к ней и откинула десяток одеял, которыми укрыли хозяйку, чтобы согреть. Прикасаться к её ногам, худым, влажным, ледяным, было неприятно. Молли сунула грелку под ноги Констанции, укрыла их и подоткнула одеяла под перину.

– Конни, моя милая Конни… – причитал Бертран Виндзор, стоя у дальней стены и заламывая руки.

Взлохмаченные волосы, седая щетина – с тех пор как его жена упала в саду, прошло двое суток. И все двое суток он не отходил от её постели.

Доктор Крюк измерял голову пациентки чем‐то вроде огромного пинцета.

– Кажется, всё в пределах нормы… – бормотал он себе под нос, сверяясь с табличкой, лежавшей на прикроватном столике.

Золотое пенсне сползло на самый кончик носа, поэтому, чтобы увидеть человека, ему приходилось наклонять голову целиком. Но на Молли он всё равно не смотрел. Доктор открыл кожаный саквояж, достал медную трубку, узкий конец которой вставил себе в ухо, а широкий приложил к грудной клетке Констанции Виндзор. Несколько секунд послушал. Хмыкнул.