Секрет - Шарлотта Бронте

— Нет, я велел пригласить их ко мне в мастерскую. Леди Эмили пришла позировать для портрета, который я пишу по заказу полковника Перси — говорят, они вскоре поженятся. Будет красивая пара! Жаль, душа у полковника не так хороша, как наружность.

— Делиль, — быстро проговорил Лесли, — любопытно взглянуть, как вы работаете, и в то же время мне хотелось бы остаться незамеченным. Можете вы как-нибудь это устроить?

— С легкостью, милорд! Окно библиотеки выходит в мастерскую. Располагайтесь там и смотрите, сколько вам будет угодно.

— В таком случае идемте, — отозвался Лесли, и оба вышли из комнаты.

Библиотека, куда Делиль привел своего гостя, представляла собой небольшую комнату, где хранилось совсем немного тщательно отобранных книг, главным образом изящной словесности. Одно окно выходило в садик позади дома, а из другого, частично закрытого зеленой портьерой, отлично просматривалась мастерская художника. Здесь и поместился Лесли. Кровь с новой силой прилила к его бледному лицу при виде леди Эмили, грациозно раскинувшейся на софе и казавшейся еще прекраснее, чем во время состязаний. Бархатная ротонда, подбитая драгоценным мехом, пышными складками падала с ее плеч. Леди Эмили отложила в сторону шляпку с великолепным плюмажем из страусовых перьев. Волосы ее, поднятые сзади и скрепленные золотым гребнем, обрамляли лицо массой блестящих каштановых локонов. Она держала на коленях спаниеля с длинной шелковистой шерстью и тихонько поправляла ему ошейник, словно вовсе не слыша страстных излияний полковника, преклонившего колени рядом с нею. Лесли, однако, не заметил этого обстоятельства. Он видел только позы обоих участников сцены, и гневная морщина омрачила его высокое чело. Впрочем, беседа влюбленных (если она таковою являлась) вскоре была прервана появлением Делиля.

— Доброе утро! — поздоровался он, низко кланяясь.

— Доброе утро, — ответил полковник Перси. — А теперь, сэр, соберите все свое искусство и призовите на помощь вдохновение, ибо красота, кою вам предстоит запечатлеть, не земного, но небесного свойства!

— Надеюсь, вы не считаете, — отвечал художник, усаживаясь за мольберт и нанося новые штрихи на прелестный, хотя и незаконченный портрет, — что все мои старания до сих пор пропали совершенно втуне?

— Нет-нет, не совсем. Но, господин живописец, конечно, вы не настолько тщеславны, чтобы воображать, будто слабое подобие из льняного масла и различных минералов, как бы искусно оно ни было выполнено, может сравниться с ослепительной действительностью, которую видите вы сейчас пред собою?

— Вы имеете в виду себя, полковник, или меня? — спросила прекрасная натурщица лукаво.

— Разумеется, вас! Зачем вы спрашиваете?

— Потому что вы так часто украдкой бросаете взгляды в зеркало, что я уж подумала, не предназначен ли столь блестящий панегирик вашему отражению!

— Хм, я всего лишь любовался мордашкой смазливой обезьянки, которая таращится на вас через то окошко и которую, кстати, я уже видел раньше в вашем обществе, Делиль.

Леди Эмили взглянула, куда указывал полковник, но ничего не увидела. Она позировала еще около двух часов, а затем, устав от вынужденной неподвижности, приказала подавать карету и уехала в сопровождении своего неотлучного спутника, полковника Перси.

Замок Клайдсдейл, родовой замок маркиза Чарлсуорта, был одним из немногих загородных жилищ знати, украшавших в ту эпоху Гласстаунскую долину. Величественное здание воздвигнуто было во времена Вторых Двенадцати, не в легкомысленном греческом стиле, в каком строят наши современные виллы, а солидно и основательно. Сводчатые окошки пропускали свет в высокие башни, въездные арки с пилястрами в норманнском стиле открывали дорогу к просторным залам, таившимся под кровлей с зубчатыми парапетами.

Благородный владелец сей феодальной резиденции приходился дядей и опекуном прекрасной леди Эмили Чарлсуорт — родители ее, умирая, с последним вздохом доверили маленькую дочь заботам единственного оставшегося в живых родственника[55]. Маркиз не обманул их доверия, в чем читателя могло убедить уже то обстоятельство, что наставником для племянницы он выбрал Джона Гиффорда, эсквайра. Леди Эмили отвечала на его доброту той нежной привязанностью, какую натуры сердечные всегда испытывают по отношению к людям, сделавшим им что-нибудь хорошее.

Примерно через неделю после событий, описанных в предыдущей главе, леди Эмили сидела одна в своей комнатке в западной башне. Локоток ее опирался на рабочий столик, а большие темные глаза с выражением глубокой печали устремлены были к окутанным голубой дымкой очертаниям далеких гор, что виднелись за сквозной оконной решеткой. Мы не знаем, о чем она думала, но вскоре несколько слезинок сбежали по нежной щечке, ясно указывая, что размышления леди Эмили относились скорее к Il Penseroso, нежели к L’Allegro[56]. Эти безмолвные свидетели, скатившиеся влагой по девичьему лицу, должно быть, пробудили ее от грустного полузабытья. С глубоким вздохом отвернулась она от окна и, придвинув к себе арфу, негромким приятным голосом запела следующую petit chanson[57]:

Земля во власти тишины,

Луной холмы озарены,

Дрожали звезды в небесах.

В тиши, на берегу, одна,

Явилась дева, так бледна,

Вся в белое облачена,

С печалию в очах.

Ее возлюбленный вдали,

Во власти бурных волн.

Она же на краю земли

Ждет, чтоб вернулся он.

А ветер с моря, налетев,

Шумит, вздыхает меж дерев

С глубокою тоской,

Как будто призраки поют,

В глухой ночи ища приют,

Не суждено ни там, ни тут

Им обрести покой.

От звуков диких и глухих

Вползает в сердце страх,

И жемчугом слезинки вмиг

Блистают на щеках.

И мнится ей: ужасный вал

Ломает борт, крушит штурвал,

И, словно факел, запылал

Отважный тот фрегат,

Бьют молнии из грозных туч,

Ярится океан, могуч,

И нет пути назад.

Стихает гром, и средь зыбей

Мелькает издали пред ней

Орлиных перьев цвет —

То Эдварда ее султан.

Забрал добычу океан,

Увы! Спасенья нет.

Но с первой утренней зарей

Прогнал видений страшных рой