Цицианов - Владимир Лапин

Второе пришествие русских в Закавказье продлилось неполных четыре года: поздней осенью 1783 года два пехотных батальона пришли в Тифлис, а летом 1787 года командовавший ими полковник Бурнашев получил приказ вернуться в Моздок. Этот шаг российское правительство объясняло следующим образом: во-первых, не было «предположений» воевать с турками в Закавказье; во-вторых, казалось, что Ираклию в отсутствие русских войск легче будет найти общий язык со своими соседями; в-третьих, войска, посылаемые в Грузию, терпели голод[233]. Особого внимания заслуживает тот факт, что русские войска ушли в самом начале новой русско-турецкой войны, когда, казалось бы, наступало самое время заставить противника воевать на два фронта. Есть все основания полагать, что появление батальонов Бурнашева являлось со стороны России не столько выполнением договорных обязательств, сколько реакцией на забрезжившую возможность «бескровно» получить Эриванское, Карабахское и Нахичеванское ханства. Дело в том, что Али-Мурат-хан, тогдашний претендент на персидский престол, готов был пожертвовать этими провинциями в обмен на помощь России[234]. Потемкин, приказывая 29 августа 1787 года полковнику Бурнашеву вывести войска из Грузии, приписал следующее: «Под рукой же объявите его высочеству, чтоб он поладил с Ахалцыхским пашой»[235].

По-видимому, в Петербурге с удовлетворением приняли мнение полковника Бурнашева, командовавшего русскими батальонами в Грузии, о том, что уход войск не приведет к катастрофическим последствиям. Бурнашев считал, что соседние с Грузией ханы не представляли серьезную угрозу из-за неспособности составить коалицию (по причине непреодолимой взаимной враждебности). По его мнению, не следовало опасаться и вторжения турецких войск, несмотря на явные признаки приближающегося разрыва между Стамбулом и Петербургом. Султан не был заинтересован в отвлечении своих войск с молдавского театра военных действий. Главным же гарантом спокойствия являлся ахалцыхский паша, которого в целом устраивало существовавшее положение вещей и который становился агрессивен только из-за появления в Грузии русских войск[236].

Судя по всему, российское правительство понимало щекотливость ситуации. Один из русских офицеров, прибывших из Закавказья, поделился впечатлениями о своей встрече с П.С. Потемкиным: «Между разговором спрашивал меня о Грузии только поверхностно, но и то весьма мало. Я, приметя неохоту к знанию, удержал себя далее уведомлять о том, чего не хотят ведать, а все верные имеют сведения обстоятельно о Грузии, но будто не знают, а короче сказать, что и не хотят знать. И так посудите, милостивый государь, чего впредь ожидать можно будет, нимало воззрений не имеют. А лучше сказать: ежели б можно было предать забвению, то б скоро исполнено было сие»[237].

Была еще одна причина, по которой Россия с большой осторожностью относилась к идее послать в Закавказье значительные силы. В 1785 году шейх Мансур сумел сплотить вокруг себя значительное число своих приверженцев и нанести чувствительные удары по русским войскам на Кавказской линии. Хотя в конечном итоге отряды шейха были разбиты, а сам он был вынужден укрываться, командование оценило возможную угрозу и противилось распылению сил. Русские войска были не только защитой Грузии от внешней опасности. Они служили опорой монарха и ограничивали феодальную вольницу, что многим князьям оказалось явно не по вкусу. Страну раздирала борьба двух враждующих группировок, царила анархия. П.С. Потемкин, побывавший в Тифлисе в сентябре 1784 года, вынес следующее впечатление: «Вообще неустройство царства Грузинского и тогда уже превосходило всякое понятие».

Исполнению Россией условий Георгиевского трактата мешали недостаточные и зачастую превратные представления о Кавказе. На медали, выбитой в честь присоединения Крыма к России, изображение новоприобретенных земель не ограничивалось самим полуостровом. Вместе с ним мы видим Тамань и надпись, поясняющую, что именно эта территория стала российской в 1783 году. С присоединением Крыма Россия сделала еще один важный шаг на Кавказ. Об этом ясно писал П.С. Потемкин: «Сии обстоятельства, по-видимому, развяжут, так сказать, руки на простертие оных в Закавказский край, и потому нужно, чтоб положение оных знать короче». В Петербурге также сделали выводы из похода Тотлебена: для того чтобы вести осмысленную политику в Закавказье, необходимо иметь больше информации об этом крае. Представитель России при Ираклии II Степан Данилович Бурнашев получил задание собрать как можно больше сведений о самой Грузии и о сопредельных с ней странах. В нашем распоряжении нет подробных инструкций, которые ему дали, но, произведя «обратный отсчет» от того, какие статистические, справочно-аналитические и картографические данные собирал и отправлял в Петербург Бурнашев, можно сделать вполне определенный вывод: в столице империи знали о Кавказе до удивления мало. Даже П.С. Потемкин, человек «ближайший» к этому региону, в поручении русскому резиденту среди прочего писал: «Я уповаю, что не упустите вы разведать о намерениях Ибрагим-хана Шушинского, о состоянии ханов Хойско-го, Инзюрюмского и Ериванского, все сии четыре владетеля Адрибеджанских окружают и составляют Армению, о коих двор наш попечение приемлет, и подробное сведение о их расположении, их силах…»[238]

Ираклию II посоветовали «обезопасить себя через возобновление прежних своих союзов, разрушившихся единственно пребыванием в стране его российских войск». Тут мы позволим себе воскликнуть вместе с грузинским историком З. Аваловым: «…Это зрелище сюзерена, взявшего на себя заботу о внешней безопасности вассала и предлагающего стране, находящейся под его протекторатом, выпутываться самостоятельной дипломатией из затруднений, к которым привел этот протекторат, — это зрелище разительное, чрезвычайное!»[239] Но, как это ни странно, в тот момент благодаря стечению обстоятельств и дипломатическому искусству Ираклия II катастрофы действительно удалось избежать. Самый опасный враг, ахалцыхский паша, на протяжении всей войны 1787— 1791 годов не проявлял никакой активности: прямой угрозы его владениям со стороны России теперь не было, а Грузия войны Турции не объявляла. Более того, пограничный паша лелеял надежду стать независимым правителем под покровительством России. Но положение становилось угрожающим по мере усиления Персии и повышения агрессивности Порты. Ираклий II писал по этому поводу Панину: «И соседи неверные радуются уходу русского войска и смеются: на кого мы имели упование, тех лишились вовсе».